Менахем-Мендл. Новые письма

Короче, война — это шпегеляция. Не более того. Так в чем же разница между шпегеляцией и войной? А разница только в том, что при шпегеляции обе стороны, как продавец, так и покупатель, соглашаются на сделку, а при военной шпегеляции часто бывает так, что одна сторона хочет, а другая — ни за что. Но это ей не помогает. Приходит один царь к другому и говорит ему: «Давай шпегелировать». Отвечает ему тот: «Не хочу». Говорит ему первый: «Не хочешь? Но я-то — хочу». Слово за слово — пиф-паф, уже дерутся! Так, например, случилось с Триполитанией, которая в Африке. Итальянский царь Виктор-Имонуел пришел к турецкому султану[152] и говорит ему: «Послушай-ка, красная ермолка! Не устроить ли нам с тобой шпегеляцию?» Спрашивает его турок: «А именно, что за шпегеляцию, например?» Говорит ему Имонуел: «Так как моя страна, Италия то есть, немного тесновата для моего народа и мои итальянские рабочие год за годом эмигрируют к тебе в Триполитанию, которая в Африке, так что скоро, если Бог даст, моих людей там станет больше, чем твоих турок, то мои итальянские деловые люди требуют, чтобы твоя Триполитания, которая в Африке, полностью перешла ко мне. Ежели ты согласен подобру, то это весьма хорошо и приятно. А ежели нет, сам себе хуже сделаешь, потому что я отниму ее у тебя по-плохому, а тебе придется еще и контрибуцию заплатить. Усвоил?..» От таких слов султан, несомненно, гневается и поднимает крик, пишет «важным персонам» пламенную ноту: «Караул, спасите! Разбойники напали среди бела дня!» Выслушивают его «важные персоны» и отвечают тоже нотой, но только уже совсем не пламенно, а хладнокровно, как и полагается «важным персонам». Дескать, с одной стороны, они полагают, что это таки жестоко, и постараются использовать все возможности своих маклеров, своих дипломатов то есть, чтобы сгладить конфликт приличествующим сему случаю способом. Но с другой стороны, они должны добавить, что сии претензии имеют под собой некоторую почву, ибо что же ему, бедняге, Виктор-Имонуелу то есть, делать, если его страна стала ему все-таки тесновата и его рабочие все-таки селятся в новой стране? Они, естественно, не допустят, чтобы совершилась несправедливость, в мире не должно быть беспорядка… Но поскольку он, султан то есть, тоже не абы кто, поскольку его держава числится среди великих держав, среди «важных персон», постольку они советуют, чтобы их величество приняли вызов и выступили против врага с мечом и порохом и тем бы поддержали свою собственную честь и честь своей державы и своего народа, ну и прочее подобное… Чем это кончилось, я тебе, кажется, уже писал: Триполитания, которая в Африке, в настоящее время принадлежит-таки итальянцам, а турку, если на то будет воля Божья, еще платить и платить контрибуцию…

То же самое будет теперь и с балканцами. Шпегеляция, я имею в виду войну с балканцами, почти закончилась, и между сторонами конфликта будет теперь выработан мирный договор со всеми условиями. Спрашивается: кто одолел? Одолели балканские цари, и им следует приступать к разделу, то есть начать делить захваченные города и контрибуцию, размеры которой определят маклеры, дипломаты то есть. Ты увидишь, какая тут сразу заварится каша![153] Тут-то и пойдет настоящее веселье. Ладно, турка оштрафуют, отрежут от него кусок[154], об этом речи нет. Но что будет дальше? Как то есть балканские цари поделят между собой дивиденды, я хочу сказать, контрибуцию? И что будет с захваченными городами? Один получит больший кусок. Другой станет возражать, говорить, что, по его расчетам, эта шпегеляция, я хочу сказать война, стоила ему большего, чем первому, числа солдат, поэтому ему причитается больший кусок. А в их договоре есть ясный пункт, что расчет должен быть по числу погибших. И что будет, по-твоему? Стыд-позор, раздоры, ссоры, скандалы и новые шпегеляции, то есть, я хочу сказать, новые войны, среди них самих, и в конце концов придется им идти к серьезным людям, к «важным персонам», чтобы те их рассудили по справедливости, — это-то и будет для турка величайшим достижением! В чем тут смысл? А смысл-то очень простой: если союзники придут к «важным персонам», чтобы те их рассудили по справедливости, «важные персоны» поступят так, как поступил когда-то мой ребе с двумя мальчиками, которые подрались в хедере из-за яйца. Каждый из мальчиков утверждал, что это яйцо — его, что это его мама дала ему с собой яйцо на завтрак. Слово за слово, мальчики, озорники, чуть не поубивали друг друга, подрались до крови! Пришел ребе и нашел компромисс: яйцо облупил, позвал своего собственного сына, сказал вместе с ним благословение и велел яйцо съесть, а тех двух ребят как следует взгрел, да еще и ввернул словцо в придачу (мастер был на такие штуки): «Черт бы побрал ваших папаш и мамаш! Вы что, как дом Шамая и дом Гилеля решили подраться из-за яйца, снесенного в праздник?[155] А ну-ка, мерзавцы, взялись за Пятикнижие!»