Менахем-Мендл. Новые письма

А то, что ты, дорогой мой супруг, мне пишешь о своих миллионерах, о Ротшильдах и Бродских, и прочих подобных, которые только что заметили бедняков, так это очень мило с их стороны, но хотела бы я знать: где ж они раньше были, что ж они молчали? Видно, вспомнили, хоть и поздно, но все-таки вспомнили, что есть тот свет, с адом, и раем, и с Ангелом Преисподней[271], — как говорит мама: «В Писании сказано, хорошо тому, кто не забывает, что и ему помирать придется…» Верно, прижало их, вот они и стали вдруг такие мягкие, хоть к болячке прикладывай… Я только боюсь, Мендл, дай Бог, чтобы я ошибалась, как бы с ними не вышло так же, как с женой нашего богача Михла Штейнбарга, Двойрой-Этл: когда ее муж лежал, не здесь будь помянуто, на смертном одре, привезли к нему профессора из Егупца, чтобы сделать ему, не про меня будь помянуто, реперацию[272], вырезать всю утробу вместе с желудком, вместе с кишками и вместе со всем чем хочешь! Она, Двойра-Этл то есть, посылает сказать раввину, что обещает половину состояния бедным, если ее Михл выдержит эту реперацию, выживет и выздоровеет. Раввин, поразмыслив, отправляет всех детей из талмуд-торы[273] в синагогу, они там читают псалмы, учат Мишну, весь город на ногах, все молят Бога за богача, суматоха страшная — шутка ли, человек пообещал половину состояния! И Бог помог, сделали ему хорошую реперацию, Михлу то есть, порезали его, говорят, на мелкие кусочки, но, главное, он выжил и выздоровел — всем бы моим близким такого, — ест, пьет и ходит, как все люди! В городе радость и веселье: во-первых, человек выздоровел, такую реперацию перенес! И во-вторых, пожертвование, которое перепадет городу. Шутка ли — половина состояния! Сразу собрали у раввина общинный сход, стали думать, что делать с деньгами. Даже малость повздорили, чуть до оплеух не дошло, но порешили на том, что сначала надо получить обещанное, а уж потом ссориться. Пришли к ней, к Двойре-Этл то есть, раввин и даен вместе с почтенными обывателями, чтобы поздравить ее с вернувшимся, ведь ее Михл с того света вернулся, выкарабкался, слава Богу, вырвался из рук Ангела Смерти[274], благословен Воскрешающий мертвых! Идет она, Двойра-Этл то есть, ставит им лекех, и водку, и немножко варенья[275] и просит их присесть и закусить, отведать ее варенья. Они ее сердечно благодарят за варенье, заводят с ней разговор о реперациях, профессорах, разрезаниях и, наконец, о пожертвовании, о половине состояния, которую она пообещала и ради которой они, собственно говоря, и пришли… Она, Двойра-Этл то есть, не мешкая, развязывает узелок, вынимает и приносит им аж целую четвертную! Все огорошены, просто-таки в глазах потемнело: «Как же так, Двойра-Этл, Господь с вами! Что это значит? Все состояние вашего мужа — полсотни? Мыслимое ли дело?!» Она, Двойра-Этл, ничуть не смущается и отвечает им весьма холодно: «При чем тут, — говорит она, — мой муж и его состояние? Я пообещала, — говорит она, — половину моего состояния, а не мужниного и то, что обещала, — говорит она, — выполняю…» Вот ведь лицемерка! Не нравится? А ей все нипочем. Она бы и Бога, если бы Он позволил, одурачила… Как говорит мама: «Богач хоть на голове ходи, и то скажут: так и надо…» Кабы всех богачей на свете черт побрал, может, тогда бы к беднякам так пришло избавление, как тебе желает всего доброго и всяческого счастья твоя воистину преданная тебе жена

Шейна-Шейндл

Почему ты ничего не пишешь о Мендле Бейлисе — в чем их корысть, доколе его собираются держать и что он высидит? Или-или, как говорит мама: «Или накорми, или выгони…» Она совершенно права: пусть или судят, или выпускают![276] Ведь все знают, что он, как Бог свят, невиновен… А ты хоть знаешь, Менахем-Мендл, что он, этот самый Бейлис, тебе отчасти свояк? Ты, верно, хочешь знать, каким образом? Я тебе сейчас высчитаю: у тетки моего отца, Шейндл, в честь которой меня назвали, была дочка Лифше, ее должны были засватать, то есть ее и засватали за двоюродного брата некоего Мендла Бейлиса, его именно так и звали: и Мендл, и Бейлис, но сватовство расстроилось. А какая тому причина — не знаю… Нельзя сказать, чтоб это было такое уж близкое родство, но все-таки не чужие. Как говорит мама: «Тети-Крейниному горшку для молочной лапши родной крышкой приходится…»

(№ 132,23.06.1913)

18. Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо одиннадцатое Пер. В. Дымшиц

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!

Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!