Менделеев

Менделеев, который видел функции этого учреждения значительно шире, во многом стал продолжателем глуховских идей. В первую очередь это касалось факультативного, на первых порах, использования метрического измерения. Менделеев вообще очень высоко ценил русскую систему мер за то, что из «всех систем мер и веса только три: английская, французская (метрическая) и русская отличаются полной разработкой и выдерживают научную критику». По его идее будет изготовлена образцовая мера длины — полусажень, на которой будут размечены аршин, ярд и метр с их подразделениями (всего 253 отметки). Этот, по характеристике Менделеева, «единственный экземпляр, драгоценный во множестве отношений», сыграет значительную роль при переходе на метрическую систему. Уже через год после назначения Дмитрия Ивановича главным хранителем учреждение будет реорганизовано в Главную палату мер и весов. Это название ему пришлось отстаивать «на высоких тонах». Министерские чиновники настолько упорствовали в том, чтобы слово «Главная» было изъято из проекта реорганизации, что ему даже пришлось пригрозить своей отставкой. За 14 лет менделеевского правления Палата превратится в первый научный метрологический центр России с десятью внутренними подразделениями, оснащенными самым передовым для того времени оборудованием, с расширенной базой национальных эталонов и всероссийской сетью поверочных палаток. При жизни Дмитрия Ивановича по стране будет открыто 25 этих учреждений, с помощью которых он поможет стране сделать самый первый и самый важный шаг перехода к новому, метрическому измерению.

Для тех, кто сегодня пишет о правилах формирования научных коллективов и условиях поддержания в них благоприятного психологического климата, может остаться абсолютно непонятным, как вечно всклокоченный, нервный и капризный Менделеев мог подобрать столь совершенный в научном и кадровом отношении состав работников Главной палаты мер и весов. Факт представляется тем более удивительным, если взять во внимание, что никакого научного и вообще взвешенного подхода к этому вопросу у Дмитрия Ивановича не было. Он, конечно, был заинтересован в специалистах того или иного профиля, но, похоже, руководствовался при этом главным образом лишь тем, насколько этот человек мог быть для него «успокоительным». Работник, раздражавший Менделеева, не имел никаких шансов остаться в стенах Палаты, за исключением разве что тех случаев, когда сотруднику хватало ума разобраться в себе и внутренне «подстроиться» под Менделеева либо тот сам (или после подсказки коллег) вдруг начинал видеть нечто привлекательное в дотоле «неприятном» человеке.

Собственно говоря, человек мог стать неприятным Менделееву из-за пустяка, например оказавшись свидетелем смущения или замешательства старого ученого. Так, однажды он в присутствии недавно принятой на работу сотрудницы пытался использовать оптическую трубу, забыв снять с нее колпачок. Ничего не видя, он пришел в сильнейшее раздражение, считая, что барышня заслонила свет. Бедная девушка пыталась сказать ему о колпачке, но Дмитрий Иванович буквально не давал ей открыть рот. Всё, конечно, разъяснилось, но отношения Менделеева и новой сотрудницы были навсегда испорчены.

Любопытным исключением из этого правила были случаи, когда до ушей палатских ученых барышень доносились «нелитературные» высказывания, которые довольно легко вылетали из уст управляющего Палатой. Он, конечно, в таких случаях страшно смущался, иногда даже просил извинения, но никого не переводил в «черный список». Тут, наверное, играл свою роль один из мотивов, по которым он охотно принимал на работу особ женского пола — они были не только отличными специалистами, но и обладали способностью к «смягчению нравов»: мужчины в их присутствии «меньше стали нескромно выражаться». Дмитрий Иванович и сам старался не употреблять ругательств и грубостей при женщинах, иногда демонстрируя даже некоторые забавные крайности. Скажем, хотел он в своей привычной манере похвалить толковую сотрудницу: дескать, она в своем деле… но тут же спохватывался, что барышня может обидеться, и «смягчал»: «…собачку скушали».