Меня не узнала Петровская

Нет, все-таки чудные они люди! Я как раз стирала чулки, когда раздался звонок и к нам пришли Игорь Александрович и Настасья Филипповна. Они стали говорить моим родителям, что без меня рушится вся программа, что дли здоровья полезен свежий воздух и что бояться не стоит, потому что, во-первых, с нами едут двое взрослых людей, а во-вторых, от райкома нам дадут автобус.

Когда они ушли, мама сказала, что даже не могла предположить, что на свете существуют такие отличные люди и что теперь она понимает, почему я так их уважаю.

Гип-гип-ура! Вечером был Кашин. Заходил узнать, как у меня дела, и мы с ним прыгали на площадке от радости.

Потом пришла Милка. Она смотрела на нас, смотрела и вдруг побежала вниз по лестнице. Я ее догнала, а она стала плакать. Ей очень плохо. Милке. Она думает, что у меня теперь все хорошо и она мне не нужна. Что у меня есть Кашин, что у меня есть интересные дела, Крючок агитирует ее поехать в лагерь (она там будет инструктором по туризму), но Милка не хочет, потому что там будет смертная тоска. Начальником лагеря едет старшая вожатая, а она нас с Милкой не любит, она, кроме совета дружины, никого за людей не считает. Я, правда, никому никогда не признавалась, что не люблю ее, потому что Гущина с компанией ее боготворят. Они ходят к ней в гости, знают про ее первую любовь, даже такие же, как у нее, косички завязывают. Ей уже лет под тридцать, а она все косички носит, из принципа.

Ну вот, так какое удовольствие Милке с ней ехать? А я-то веселюсь, скачу. Мне почему-то стыдно стало, что я от счастья лучшую подружку забыла, только о себе и думаю. А как ей помочь? Никак не поможешь. Я даже не знаю — может, она сама виновата, потому что живет как-то спустя рукава, ничего для себя не ищет. Даже в любви не могли найти удовлетворения. Вроде бы что-то было у нее со Смотряевым, но быстро прошло, потому что она сразу нашла в нем какие-то недостатки. А я, даже если нахожу в человеке недостатки, то всё равно люблю его, только стараюсь помочь исправиться.

Когда я рассказала маме про Кашина, она сказала, что я все выдумываю. Ну и пусть я выдумала эту любовь, но зато эта выдумка делает мою жизнь богатой и интересной. Разве это большой грех — жить интересно?

Пусть выдумка, но все равно это надолго и всерьез. И интересно!

Потом мы с Милкой вернулись к Кашину и болтали. Я у него спросила якобы в шутку, как он ко мне относится. Он сказал, что не любит таких бабских вопросов. И главное, по его мнению, это суровость чувств. Ну что ж, разумный совет.

А Милку жалко.

3 января

Игорь Александрович думал, что это легко. Ах, как он заблуждался! Целый день с вещами проторчали в райкоме. Просили автобус или хотя бы машину с фургоном.

Потом сам Иванов выслушал нас и сказал, что планы по агитбригадам выполнены и машину нам никто не даст, а если мы уж очень жаждем поехать, то надо позвонить в обком. Фу! Все сначала. Тогда Игорь Александрович сказал, что в обкоме у него есть одна знакомая, и, хоть и неудобно, придется попросить ее помощи. Это он, конечно, не нам сказал, а Настасье Филипповне, но я слышала. Он позвонил, и всё устроилось. Нам дали автобус только чтоб доехать до костно-туберкулёзного детского санатория, а там уже много детских заведений, и нас будут транспортировать своими силами те, кому нужен концерт.

Итак, всё решилось Выезжаем в одиннадцать часов вечера. Мы обрадовались страшно!

Едем, черт подери!

4 января

Уже очень поздно. Все наши спят.

Для ночлега нам дали клуб санатория. Я сижу в гримерной и пишу. Хорошо, что я взяла с собой дневник, хотя этот день я бы запомнила и так. Это был очень тяжелый день, даже не знаю, с чего начать. Во-первых, санаторий. Мы все наревелись до концерта. Жутко! Когда ты видишь одного больного человека, и то страшно. А тут все больные, да ещё дети. У кого рука, у кого нога, а есть с позвоночником, их прикатывали в зал на колясках. Есть совсем маленькие. Бледные, худенькие! И по всему санаторию — запах кожи. Это запах протезов. В первом отделении мы играли этюды, но так вяло, что они не смеялись, потому что нам казалось неудобным смешить их, раз им так плохо.

В перерыве Игорь Александрович сказал нам, что мы ханжи и распустёхи. Что это нас с нашими убогими душами надо жалеть, а не их. Что если с людьми случилась беда, то поздно ахать и охать, а надо дать им забыть все. Ведь им нужно еще жить! И они должны жить!

И как мы сыграли второе отделение!

Они все падали со смеху! Они так смеялись, что и мы забыли про их болезнь!

До чего дошло — даже Мишка Начинкин отмочил такое «яблочко», что мы все решили — он тоже совсем не бездарен.

А дети всё хлопали и кричали, чтобы мы показали еще что-нибудь. Мы уже не знали, что показывать. Тогда Игорь Александрович вышел на сцену и сам начал ужасно смешно читать «Муху-Цокотуху». Володька Золотов собрал нас за кулисами и сказал, чтоб мы изображали, как могли, нее, что он читает.