Меня не узнала Петровская

— Да раздевайтесь же, что вы стоите, — очень мило скомандовала Ксана. Нет, она мне положительно нравилась! Парни быстро разделись и пошли в зал мастерской, ну, а мы с девчонками толпились у зеркала, причесывались, красили губы и так далее. Горбонос скромно торчал в дверях. Когда Вика доставала из сумочки косметичку, оттуда вывалился носовой платок и упал на пол почему-то со стуком. Ксана наклонилась за ним, подняла, и в руке ее что-то сверкнуло. О чём-то эта вещь мне напомнила. Знаете, мы, творческие люди, имеем необыкновенно точную память, которую надо только напрячь… И я начала припоминать… Это брошь… так… в Ксаниных руках… Пропажа… Волнение Вики… Потом нашлась… Еще была записка, написанная почерком Ксаны, о записке, кроме Вики, знала только я, потому что Вика сочла нужным посоветоваться только со мной, так мим и была умнее сверстников… Петровская, такая толстая и с басом, на переменках надевала шапку-ушанку, бойкот…

Ксана смотрела на брошку с ужасом, ее лицо стало цвета свеклы. Господи, она придает значение такой чепухе. Ну, стащила и стащила, подумаешь! Она художница, у нее все не так, как у других. Ей приглянулась красивая вещь — она ее и стащила. И потом, как всякая одарённая личность, Ксана и в детстве была одинока, а доктор Спок утверждает, что одинокие подростки склонны к воровству. Это даже пикантно, если хотите.

Странно, что Ксана краснеет, как мещанка какая-нибудь. Надо это тактично снять.

— Что, тебе напоминает кое о чем эта брошечка? — с улыбкой напала и. Но все: и Вика, и Знайка, и Ксана — посмотрели на меня, как на свалившуюся с луны, и все они, все трое, были красны.

— Не буду, не буду, не буду, — сказала я.

А мастерская была шикарной… Стеллажи с шикарной керамикой, с медной посудой, со всякими такими шикарными штучками, высоченные снежно-белые стены, шикарно отражающие свет, мастерски засушенные букеты, громадная тахта, покрытая шикарным покрывалом ручной работы, огромный дубовый стол, накрытый с редкой изысканностью, и, конечно, картины.

— А чего это девица у него из бока растет? — остановившись перед самой большой картиной, спросила Знайка.

Я бы на месте Ксаны плюнула ей в рожу за такой вопросик, но Ксана стала объяснять:

— Это Ева… Адам и Ева…

— А эта, рыжая, которая пляшет?

— А рыжая — Лилит.

— Кто такая Лилит? — заинтересовался Снегирев.

— Это та, которая была до Евы… Она была сделана не из ребра, а потому Адам с ней поладить не смог… Бог-творец скинул Лилит в преисподнюю, а вместо нее сотворил уютную хорошенькую Еву, как вы знаете, из Адамова ребра… С Евой Адам ладил, хотя иногда ему бывало скучно. И тогда он вспоминал Лилит. Но Ева была хоть и скучной, но умненькой женой, она тут же посылала Адама охотиться за мамонтами, или просила помочь и стирке, или заставляла его нянчить младенцев, чтоб у него не было времени на раздумья, и он до поры до времени опят забывал Лилит.

— Какая странная история, — сказал Снегирев. — Ты сама ее сочинила?

— Эту историю знают все, — сказала я, — надо быть круглым невеждой, чтоб ее не знать. О Лилит даже есть стихи…

Снегирев был так заворожен Ксаниной сказкой, что даже не обратил внимания на мой язвительный тон и попросил:

— Прочти стихи!

Я помнила только несколько строчек, но прочла то, что помнила.

Прежде Евы была Лилит.
Так предание говорит.
Прежде Евы Лилит была,
Та, что яблока не рвала.
Не женой была, не женой…
Стороной прошла, стороной…

— Стороной прошла, стороной, — глупо повторил Снегирев и с каким-то провинциальным вниманием снова уставился на картину.

— А почему ты нарисовала Лилит такой некрасивой и рыжей? — спросил он у Ксаны, но не глядя на нее.

— Потому что Адам предпочел Еву. И потом, у меня другое отношение к красоте, мы с Адамом не сходимся во взглядах.

— Понимал бы ты что! — не выдержала я. — Если хочешь знать, то богиня любви и красоты была косая. Да, да, Афродита была косая!

Но он опять не заметил моей издевки и сказал:

— Слушай, Земфира, а что было дальше в этом стихотворении?

— Я плохо помню. Хочешь — найди книжку Вадима Шефнера и прочитай сам. Шефнер иногда пишет неплохие стихи, даже мой Боря говорит…

— А кто такой твой Боря? — спросила Ксана.

— Писатель… — тихо и скромно ответила я.

— А как его фамилия?

Я назвала Борину фамилию, но по извиняющемуся лицу Ксаны поняла, что она его не знает. Ох, уж эти художники! И что только они читают!

— Нынче писателей как собак нерезаных, — отомстил мне Снегирёв. — Все пишут, пляшут, рисуют, а на производстве работать некому.

Никто даже не мог ему ответить. Мы все молчали, пораженные его глупостью. Вика заметила возникшее замешательство и небрежно бросила:

— Киса, будь проще… Не привноси в сегодняшнюю встречу свои цеховые радости…

— Ребята, вы что, — покраснев, тихо заговорил Горбонос (прямо не верится, что тот самый), — вы что же, так и живете?

— Как это так? — с достоинством спросила Вика.

— Ну, не уважая работы друг друга? Алешка презирает твое дело, ты — его дело?