Меня никто не знает

Чего там только нет! Два сарая, один из которых баня, огромный штабель дров, прикрытых сверху листами рубероида, маленький квадратный ящик-загончик, назначения которого я не понимаю, пока оттуда не выскакивает грязная взъерошенная курица. По-моему, за птицей тетя ухаживать тоже не очень умеет…

Из будочки туалета вихрем выбегает Илья, распахивает дверь так, что она бьется об забор, и делает в сторону меня размашистый жест:

– Варь, заходи, можно!

И, не думая даже мыть руки, несется в дом.

Я, стараясь не дышать и не глядеть, прохожу мимо гостеприимно распахнутого туалета и заглядываю за дровяной штабель, поскольку там что-то странно поблескивает. И застываю.

Там стоит машина. Она круглая, неуклюжая, красная, заваленная внутри каким-то хламом и производит такое же аляпистое впечатление, как наряд тети Лены. Но машины я все-таки люблю, поэтому начинаю медленно обходить ее и оглядывать.

Машина, конечно, Жигуль, то есть Лада. Судя по скругленным формам, не такая уж и старая. Боковые стекла затонированы синим цветом, но не до конца: хлам разглядеть можно. Огнетушитель валяется на спинке сиденья и, видимо, готовится при торможении огреть кого-нибудь собой по голове. На заднем стекле – глупейшая несмешная надпись «догонишь – выйду замуж», через переднее стекло видно, что на торпеде – целый ряд икон, а с зеркала свисает связка елочек-освежителей. Что умеренность не конек этого семейства, я понимаю все яснее.

Еще у красного «жигуля» оказываются ненастоящие литые диски, из-под которых предательски выглядывают диски обычные, штампованные. Оба бампера в сколах и мелких вмятинах: неудивительно, на здешних-то дорогах… Я нагибаюсь и заглядываю под низ машины. Колеса грязные, но протектор вроде бы не стершийся: похоже, на машине не так уж много ездят. Насчет выхлопной трубы мои худшие ожидания не оправдываются: она обычных размеров, значит, хотя бы рев «жигуль» издавать не будет…

– А, ты машину дядину сморишь?! – раздается позади громкий голос Ильи. – Это его, моего дяди машина. Он сам сейчас в Анапе, тоже на машине, а это его вторая машина – он нам ее поставил, чтобы не своровали. Я в нее токо играю, но вообще я знаю, как надо ездить, а баушка не умеет, а ты умеешь?

– Ч-что? – я запинаюсь, не сразу различив вопрос в шепелявом потоке слов: Илья не только тараторит, но еще и пришепетывает. – А-а, да, я умею водить. У меня есть права.

– Классно! – Илья выпучивает на меня глаза и подпрыгивает. – Ты нас с баушкой будешь возить! Потому что кому еще! Мои родители потому что тоже уехали – у меня мама-папа агрономы – а дядя с тетей уехали еще раньше! В Анапу!

– Да я поняла уже про Анапу. Не мог бы ты успокоиться?

– Я и не волнуюсь! – орет Илья. – Я просто артист! Я в театральный кружок хожу при школе!

– Ребята!!! – дополняет его крик визг тети Лены из дома. – Идите кушать!!!

Глава 4

Все мои планы на спокойную жизнь в Липецке полетели в тартарары. Родственники оказались совсем безнадежными в своей неотесанности и бестактности. Тетя Лена такая искренне глупая и невоспитанная, что я каждый раз просто изумляюсь. Поправлять ее и анализировать ее поступки нет смысла: я просто слушаю и утверждаюсь в еще худшем мнении о людях, чем было у меня до этого. Она кормит меня и Илью дешевыми макаронами с жирной курицей и плохо очищенной вареной картошкой, на которой застыли ошметки неотмытой грязи («У нас тут чернозем!» – с гордостью сообщает тетя, кивая на них). Если я пытаюсь сказать, что такое есть не привыкла, она показывает на заляпанную электрическую плиту, стоящую в сенях, и говорит: «хошь, так сама себе разносолы готовь». То, что у тети во время еды падает на пол, она, кряхтя, поднимает и, со словами «не поваляешь – не поешь», тут же и съедает.

Жить меня поселили в комнату за печкой, с цветастой красно-желтой, пропахшей дымом занавесью вместо двери. Я бы даже ничего не имела против, если бы тетя Лена каждое утро, вечер и вообще всегда, когда ей надо было что-то у меня спросить, не отдергивала эту занавесь во всю ширину. Если я пытаюсь протестовать, она говорит «Ой, че меня стесняться» и машет рукой.

В самой комнатке розовые обои отслаиваются клоками, линолеум проваливается ямами, а все место занимают малюсенькая тумбочка и огромная железная кровать с ужасным серым матрасом, из которого комьями на пол вываливается вата. Белье тоже серое и в катышках – как я уже сказала, тетя Лена на чистоте не сосредоточивается. Слава богу, что я взяла из дома две своих простыни! Иначе не знаю даже, как бы спала, ведь лечь на полу – тоже не выход: как-то вечером, перед сном, я видела, что по линолеумным ямам, оглядываясь, не спеша пробирается мышь. Встретившись со мной глазами, она запаниковала и принялась быстро перебирать лапками, но осталась при этом на одном месте – линолеум ведь скользкий. Потом, наконец, кое-как разогналась и юркнула куда-то под кровать. Я свесилась головой вниз, пытаясь разглядеть ее нору, и увидела несколько таких щелей, в которые могла бы пролезть не то что мышь, а, наверное, даже собака…