Меня оставили жить

Подъехала небольшая грузовая машина – полуторка, так называли ее тогда, это значит, что полторы тонны груза она могла легко и свободно везти, и ничего бы с ней не случилось, и колеса остались бы на месте, и сама она нисколько бы не развалилась. Но это были не единственные ее положительные параметры в характеристике. У нее, например, была деревянная кабина, и у непосвященных людей сейчас это, пожалуй, может вызвать улыбку, а совершенно напрасно: летом, в зной, сидишь в ней, как у себя в домике на садово-огородном участке,- ни жары, ни зноя, и разница в том только, что там сосны скрипят, а здесь – сама кабина. Ну, понятно, что я позволяю себе некоторое ехидство в адрес этого детища машиностроения в ту довоенную пору с позиций полувекового научно-технического развити всей нашей цивилизации, а не только нашего отечественного автомобилестроения. Правда, на фронтовых дорогах даже в 44-м году можно было еще встретить это незлобивое сооружение, однако же и тогда оно, помнится, производило ошарашивающее впечатление, как если бы, рассматривая скелет какого-нибудь птеродактиля в зоологическом музее, вдруг заметили бы, что этот звероящер заклацал челюстями. Тогда же, в прекрасный мирный день покоса, на стрельбище рядом со сколоченными из фанеры танками эта машина смотрелась аппаратом внеземной цивилизации, черт-те что излучающим и влияющим на всю окружающую нас и ее биосферу. Я никогда не замечал раньше, как отец – этот не просто сильный, не раз удивлявший своих товарищей-грузчиков, когда он позже работал в Красноярском речном порту, на спор носивший тяжести, которые никому не были под силу,- как этот великолепный человек вдруг неузнаваемо сник, делая мне из зарослей травы какие-то странные рожи, но самое поразительное – когда через какие-нибудь, ну, самое большее, полминуты, подъехала эта машина, отец глубоко и спокойно спал, закинув руки за голову. Нет-нет, что ни говори, а машина эта явно что-то излучала.

– Та-ак, в выходной денек, когда охрана стрельбища снята-а, мы здесь, на закрытых территориях, потихоньку тра-авку пока-аши-ваем, да-а?

Странное дело – отец обычно довольно чутко спал, а здесь ну просто как провалился, ничего не слышит и не чувствует.

Начальник, тот, что спрашивал про травку, открыл дверцу кабины и встал во весь рост на подножку машины, оглядываясь по сторонам, отыскивая, должно быть, кого-то. Настроение его явно менялось к худшему.

– Эй, пионер, толкни-ка дядю этого, пусть он ваньку-то не валяет!

– Это не Ванька, а мой папа.

– О, папа!.. А сколько вас сюда понаехало с папой?

– Нас?

– Да, да, да, вас! Кто только что травку-то косил?

– Нас… эта… нас немного… Вот две лошади. Отец мой да я!

– У-у, как интересно!.. А как тебя звать? – Слышал я что-то страшно знакомое и родное…

– Кешкой…

– О! А я думал – Власом… "Ну, мертвая,- крикнул малюточка басом",- ворча себе под нос известные стихи Некрасова, направился он к отцу,- "рванул под уздцы и быстрей…" задремал,- начал он как-то нехорошо видоизменять нашу русскую классику.

Ничего не понимаю. Отец сегодня то сразу заснул, то быстро, свежо и ясно вдруг проснулся, как, впрочем, делал это порою и раньше, но не всегда, и, как старому своему доброму другу, ни с того ни с сего ляпнул этому начальнику: "Ну, что, брат, как ты живешь, ничего? Кешка, давай костришко быстренько сваргань, сынок! Картошки испечем, яйчишек сварим, чайком ребят угостим…"

Какое-то время начальник тот несколько оторопело и уж очень внимательно впился в отца глазами, вроде заметил на нем что-то такое, что страшно заинтересовало его, и он даже нагнулся. Отец и дядя, застывши, смотрели друг в друга. Потом эта немая самодеятельность последнему, как видно, надоела, и он сказал:

– Ладно, ты мужик, я вижу, сообразительный, так давай-ка запрягай своих коняшек и мотай отсюда, чтобы глаза мои тебя больше не видели вместе с твоими вареными яйчишками, понял? Ну, вот и давай, милый, намазывай!..

В кузове машины поднялись хохот и улюлюканье.

– Это, брат, совсем не так… Свежий чай да еще на таком раздолье – никогда и никому не лишнее… вареные у тебя яйца или нет,- просто и мягко говорил отец.

Он, как все сильные люди, не любил ссориться и, кажется, даже не умел, а зная, должно быть, что его великолепный рост и статность мужика всегда вызывали расположение окружающих, поднялся.

Тема вареных яиц была, как видно, близка, а потому пришлась по душе всей ораве, что приехала под началом этого неглупого и, в общем, неплохого парня, и они, вначале обсмеяв отца, чуть не вываливались из кузова, хохоча теперь уже над своей властью, однако самое замечательное, что и сам "стратег" тот вместе с отцом смеялся не меньше. Смеялись все, но сено забрали, сету и объясняя тем, что нас засек в бинокль какой-то очень большой начальник, дежурный по военному городку, и что без сена им возвращаться вроде бы даже и, ну врали, конечно, нельзя. Просто самим не хотелось косить – лень, а сено для военных лошадей нужно. Однако, указав нам направление, где без помех мы все же могли бы накосить травы, они уехали.