Меня создала Англия

Остановившись, прохожие улыбались всадникам, словно мимо проходила сама молодость, красота, воля. Один Кэллоуэй оставался равнодушным к зрелищу, высматривая такси.

Монограмма над воротами была погашена. Ожерелье из темных лампочек напоминало потускневшую стальную брошь.

– Почему не горят лампочки? – накинулся он на вахтера.

– Распоряжение герра Лаурина. Выключать свет после шести.

– Немедленно включите.

На столе лежал отпечатанный на машинке биржевой бюллетень Уолл-стрита; где-то за стеной стрекотала пишущая машинка.

– Мисс Фаррант вернулась?

– Еще нет, герр Крог. – У стола его ожидала секретарша, заменявшая Кейт, – худая, седая, с нервным тиком на глазу. – Когда стало известно о забастовке?

– Сразу после вашего ухода, герр Крог.

– Она начнется завтра?

– Завтра в полдень.

– Сколько фабрик?

– Три.

– Кто зачинщик?

– Осведомитель в Нючепинге называет Андерссона…

– Кого-нибудь уволили? – спрашивал Крог. – Или вопрос заработной платы? Надо сегодня же выяснить.

– В отчете из Нючепинга – вот он, герр Крог, около цветов, – предполагается американское влияние…

– Это ясно, – ответил Крог. – Но что послужило поводом? – Распространился слух, что в Америке вы предлагаете низкую заработную плату, что там вообще падают заработки, растет безработица. – С какой стати их волнует Америка?

– Этот Андерссон социалист…

– Разыщите герра Лаурина. Немедленно. Нельзя терять времени. Он знает подход к этим людям.

Только Лаурин и находил с ними общий язык; собственно, потому Крог и ввел его в правление: бывает, что не поможет самая светлая голова, зато выручит дружелюбие, умение договориться с людьми. – Я пыталась разыскать герра Лаурина. Его нет в городе.

– Надо его вызвать.

– Я звонила ему домой. Он болен. Может быть, позвонить герру Асплунду, герру Бергстену?

– Нет, – ответил Крог. – От них мало толку. Если бы здесь был Холл. – Может, послать машину за Андерссоном? Минут через десять он уже будет здесь.

– Ваши советы нелепы, – взорвался Крот. – Я должен сам поехать к нему. Через пять минут приготовьте машину.

Он взял биржевые курсы Уолл-стрита и попытался сосредоточиться. Он совершенно не представлял, что сказать Андерссону. «ЭК» на пепельнице, «ЭК» на ковре, «ЭК», венчающие фонтан за окном, – он был окружен самим собой. Не верилось, что когда-то было иначе. Что сказать Андерссону? Можно предложить денег. А вдруг не возьмет?… Надо в дружеском тоне переубедить его, повести мужской разговор. Ужасно несправедливо, что Лаурин, о котором он вчера даже не вспомнил, которого он, в сущности, презирал, – что Лаурин ничуть не затрудняется разговаривать с этими людьми. С чего начинает Лаурин? Крог часто наблюдал его в подобной ситуации. Лаурин отпускал шутку – и сразу воцарялась непринужденная обстановка. Я тоже, подумал Крог, должен отпустить шутку. Он вырвал листок "из настольного блокнота, написал и подчеркнул: «Шутка». Только какая? «И когда они добрались до публичного дома…» При посланнике воспоминание вызвало улыбку, анекдот выплыл из укромного прошлого и принес с собой печаль и красоту, привязанные к чему-то в трудной юности, – к такому, что никогда не забывается до конца. Сейчас улыбка не выходила. Крог почувствовал стыд и огорчение, что для дела приходится жертвовать даже этим рассказом; а других он вспомнить не мог. Ну, а потом, забеспокоился он, что потом? Что еще скажет Лаурин? Наверное, поинтересуется семьей. Он позвонил секретарше и вскоре записал под словом шутка: «Жена, двое сыновей, один работает на фабрике, дочери десять лет». Он тщательно выписал каждое слово и каждое подчеркнул; потом порвал бумажку и бросил клочки на пол. Как можно планировать человеческие отношения? – это не производственный график. Он постарался ободрить себя: это мне полезно, я чересчур завяз в делах, надо встряхнуться, сойтись с людьми. Он размышлял: ведь было время, когда я чувствовал себя с другими легко, – и пытался вспомнить, но в памяти были только капли воды, падавшие с весел, молчаливо застывший отец, ранний рассвет, усталое возвращение. Он вспомнил: клепальщики на мосту, мы были друзьями. Но бутерброд с горячей сосиской, укрывшись от ветра, он ел в одиночестве, один спал в подвесной койке (он не мог припомнить ни одного девичьего лица); и от всей дружбы только и остался неприличный анекдот.

Правда, потом был Холл; мы любили пить дешевое красное вино возле арены для боя быков, разговаривали; мы подолгу говорили – до ночи, всю ночь напролет. О чем? О машине, о трении, о расширении металлов. Больше он ничего не мог припомнить.

– Ваша машина, герр, Крог.

Он взял со стола биржевой листок и сделал вид, что погружен в чтение. Зачем я еду?

Аляскинские Жюно… 20 1/4… 20 1/2

Американская шерсть… 13 1/2… 14

Вифлеемская сталь… 40 1/8… 41 3/4

Колгейт-Памолив-Пит… 15 1/2… 16 1/8

Компания Вулворта… 49 3/4… 50 3/8

Он плохо вникал в то, что пробегал глазами.

– Ваша машина, герр Крог.

– Я слышу. Сейчас.