Меня зовут Дамело. Книга 1

К сожалению, пришедший — не Саша. И явно не одобряет подобных разговоров в приличном заведении. С брезгливой миной он оглядывает Диммило, бормочет неизбежное в подобных случаях «пида…» — и мсье Ваго, якобы невозмутимый якобы француз, взрывается. Вот он уже сидит верхом на официанте и методично впечатывает физиономию противника в размазанный по полу торт. Нетолерантный работник «Эдема» гудит шмелем и пускает кремовые пузыри, где-то далеко, под самым потолком, хихикает Димка, сам Дамело шипит что-то вроде: «Если еще раз… на моей кухне… убью, сука… убью и выебу…» — а сын Радуги, дракон удачи, полюбовавшись на спектакль, возводит очи горе:

— Это праздник Солнца, детки. Веселитесь.

Индеец не замечает, когда и как помещение наполняет сизый туман, пахнущий пряно, горько и сладко разом. Это горит вся их ресторанная выпечка: утренняя — ряды противней с круассанами и бриошами,[62] а с ней и дневная — разноцветные макаруны[63] и белоснежные безе, венское печенье и хрусткие галеты. Горит, словно летний торфяник, словно иссушенный солнцем лес, не вызывая уже ни протеста, ни отчаянья, одно лишь желание покориться судьбе и стихии.

Кабы не появление гардманже[64] по прозвищу Хилер, у «Эдема» имелись все шансы стать адом. Или рестораном-призраком. «Мастер Сэн из Японии», ругаясь черным русским словом, распахивает окна, выгоняя наружу горчащий дым, выключает горелки и лишь потом стаскивает озверевшего индейца с изрядно помятой жертвы. Сам Дамело даже не стыдится, что сорвался — нет, он наслаждается тем, как по венам чистым героином катится ярость, выжигая разум и страх. Хочется утонуть в этой волне, раскинув руки, вдыхая и выдыхая гнев, горький и крепкий, точно йод и морская соль.

Давно, давно индеец не выпускал свою ярость поохотиться на людей. И та, оголодав, чуть ли не с костями сожрала манерного прилизанного мудака, вздумавшего косить под брутального самца — в присутствии самца истинного, безжалостного, будто породившая его сельва. Сейчас самец сидит на полу и брезгливо вытирает руки об одежду — о свою поварскую куртку, некогда кипельно-белую, словно крепко взбитая пена.

— Ну учудил, учуди-и-и-ил, — чешет в затылке Сеня, оглядывая закопченную кухню, развеселого Диммило, салютующего бутылкой хереса избитому официанту, злого, как дикий кот, шефа-кондитера. Ни дать ни взять поле боя. На котором через несколько часов состоится очередная углеводная оргия. — Шли бы вы домой, гражданин Ваго.

— А… — Дамело пытается спросить, справятся ли здесь без него, но машет рукой и, с трудом поднявшись с пола, выходит, не оглядываясь, из пропахшего гарью «Эдема». Вкус поражения, точно вкус золы, преследует его до самого дома.

Глава 7 Любить нельзя отдать

— Тебе стоило сбежать, пока была возможность, — задумчиво произносит Сталкер, перебирая карты.

— А тебе? — интересуется Дамело.

— Я все еще бегу, — усмехается Сталкер. — Мы оба бежим. Знать бы, кто за кем.

— Ну что, вскрываемся? — раздраженно произносит Маркиза.

Ей не нравится, когда товарка по несчастью говорит про полтора десятилетия гонки за неуловимым кечуа. И все-таки маркиза-кухарка не может не слушать, когда Сталкер говорит об этом. Та давно заметила мучения соперницы и не упускает случая, чтобы вонзить шпильку в больное место. И Маркиза каждый раз подставляется, жадно впитывает истории о злющем влюбленном подростке с длинной челкой, который лазил по чердакам питерских меблирашек, чтобы пострадать там от ревности среди ржавых труб и голубиного гуано.

Никогда, никогда у нее не будет того, что было у Дамело со Сталкером — общего детства.

Индеец посмеивается над ними обеими — нет, над троими, считая Димми. Чертов пидор хлопочет по хозяйству, словно мамочка, в фартуке с надписью «Kiss the cook»,[65] гладит по плечам проклятых баб, внушает пустую надежду, что все еще наладится. Между тем все УЖЕ наладилось — только не по желанию людей, а по воле богов. И в результате он, Сапа Инка, играет против собственного предка, Инти беспощадного. Непобедимого Инти. Хотя однажды, пять веков назад, когда кровь дешевела с каждым днем, бог Солнца проиграл все свои четыре части, составляющие целое,[66] проиграл богу белых, тогда еще могучему, будто сам Виракоча.[67] Проиграл и затосковал навеки.

А может, решил выждать и отыграться на следующей серии покера богов.[68] Может, «Эдем» — его начальная ставка. Интересно, что (или кто) станет вожделенным золотым браслетом?

Дамело и Диммило выкладывают свои жалкие трипсы,[69] завидуя роял-флэшам девчонок, пиковому и червовому. Завидуя, но не удивляясь. В карты заложницам Тласольтеотль везет всегда. Нужная масть, нужная комбинация, не говоря уж о карте, покорно ложатся в руку, менять столы и дилеров бесполезно и нежелание выиграть не избавляет от назойливой удачи. Парням, наоборот, идут всё пары да тройки, да разнобой. Мелкая, мусорная карта словно говорит: все вы ввязались в игру посерьезней покера. Теперь игра швыряет их на зеленое сукно, тасует и раскладывает, не спрашивая ни воли, ни соизволения.