Меня зовут Гоша: история сироты

Но его ответом не удостоили. Никита посмотрел на своих, они тоже слезли с кроватей и начали нас бить. От души молотили, пока сами не устали. Потом в качестве отдыха командуют:

– Встать! Руки вперед! – и – тфффф! – башмаком по рукам. – Куда, с-сука, убрал? На тебе еще!

Развлекались, пока им самим не надоело. Тогда Васек мне говорит:

– Давай, Гынжу, поборемся. Если ты победишь, все, можешь уходить. Если я, будешь драить наш домик и потом еще вдогонку получишь люлей.

– Васек, ну давай не надо, – я принялся ныть. Уже понял, что выигрывать точно нельзя, это только ухудшит ситуацию. Он меня сам жестоко побьет, и еще все остальные как следует приложатся.

– Ты че, не пацан?!

И он начинает на меня нападать, хватает, чтобы на пол швырнуть. Я, чтобы реально не было видно, что поддаюсь, пытался выкручиваться из его заломов. Но все-таки взбесился, перестал себя контролировать. Выворачиваюсь и сам заламываю его. Он стоит, согнувшись, пыхтит как паровоз.

– Ох, ох, ох!

– Васек, – говорю, – прости! Не рассчитал!

– Э, э, пацаны, – он озверел, – видели, что Гынжу делает?!

И Никита тогда меня с разворота ударил ногой. У нас в баторе такой удар почему-то назывался «спартой». А дальше Роберт включится – поднимал меня и кидал из стороны в сторону. В угол, на пол. Тогда я первый раз побывал игрушечкой. Тут уже и раскис, заревел в голос. И только тогда они остановились.

– Так, все, слезы вытер, – Никита поднял меня на ноги, – в столовку ща пойдем.

Ну и куда деваться. Встали и все вместе пошли жрать. Мне, конечно, кусок в горло не лез. Я про себя проклинал и старшаков, и питалку, и всю эту жизнь, от которой я никуда не мог деться.

У нас, кстати, именно в тот период начались такие жестокие драки. После начальной школы. И примерно тогда же мы начали бухать.

Первый раз я как следует набухался в двенадцать лет. Тоже дело было в летнем лагере в Анапе, только в другом. Лагерь назывался «Счастливое детство». Такой ублюдочный лагерь, слов нет. Название нас с самой первой секунды смутило – ворота открываются, наш автобус заезжает, и мы видим: «Счастливое детство». Заезжаем. А это – клетка. Просто тупо клетка, и все. Маленькая территория и вокруг огромный двойной забор-решетка. То есть по периметру шли один за другим два ограждения: сначала решетка, за ним забор. Реально как в тюряге! И делать нечего, никуда не выпускали. Но я все равно научился перелезать – сбегал за территорию лагеря и в ближайшем продуктовом магазине воровал спиртное. Тогда я уже достаточно спокойно таскал из ларьков и супермаркетов все, что хотел. В том магазине брал бальзам – он очень вкусный был, до сих пор хочу его найти и купить. Еще коньяк брал маленький. И делился со всеми – я же добрый.

И вот в один вечер мы в этом лагере со старшими пацанами бухали, причем я с ними делился натыренным бухлом.

– Гошка, заебок! – они меня по плечу хлопали, хвалили.

Я такой довольный сидел. Гордился собой.

– Носи нам побольше выпить!

– Лан, пацаны.

Ну и, короче говоря, наступил вечер. У нас «свечка» – так называлась вечерняя линейка. Подведение итогов в конце дня. И эти старшие пацаны куда-то отшились, а я как послушный дурак приперся к питалке и отпрашиваюсь:

– Можно, пожалуйста, я не останусь на линейку? Что-то живот болит.

Причем опять была та же питалка, что и в прошлом году. Карличка. Она посмотрела на меня понимающим взглядом, и говорит:

– Гынжу! Иди быстрее в комнату! Чтобы я тебя больше не видела.

– Окаай! Спасибо.

Мне казалось, она все поняла и, типа, с доброй душой. Просто не хотела, чтобы кто-то спалил, что я бухой. И я, такой, думаю: «Слава богу, не злая сегодня, все норм». Зашел в свою комнату, лег, вокруг самолетики, вертолетики, звездочки. Комната вокруг меня крутится. И, кажется, через несколько часов забегает огромная толпа пацанов, кто-то выключает свет, и все бросаются к моей кровати. Но я-то умный, давно эту хрень знаю. Поэтому быстренько – ррррраз! – сжался и сделал блок. А они там уже дальше избивают друг друга. В темноте же не видно, кто кого бьет, тем более все они были пьяные. До меня несколько тычков долетело, а так они друг друга больше мочили. Была такая куча-мала, что ничего не разберешь. Я даже не знаю точно, сколько ввалилось человек. Но они все меня одного бить пришли. Потом один как заорет:

– Э, э, пацаны, стойте! Мне уже несколько раз кто-то в глаз ёбнул!

Успокоились наконец. И главный их говорит, уставившись невидящим взглядом в мою кровать:

– Так, Гынжу, больше не бухай! Понял?!