Меня зовут Лис

А мой учитель, видимо, решил поиграть в доброго дядю и иногда показывал малышу то как заточить нож, то как правильно перетереть коренья. Во мне бурлила абсолютно детская и искренняя обида на то, что Атос перестал уделять все свое время мне. Я больше не была единственным его учеником. Нет, мы тренировались как прежде, и он даже чаще хвалил меня. Но у меня словно появился маленький и хитрый соперник, которого хвалили чаще и за любую глупость, вроде собранного хвороста.

Ким, как и большинство детей, был проницательнее толстокожих взрослых. Он прекрасно чувствовал мой истинный настрой и причину моей злости. И в то время как Извель и Атос ссорились по поводу бесконечной распри между крайнийцами и ока, у нас с малышом Кимом началась своя битва. Любое мое действие он воспринимал как повод посоревноваться. Если я бросала камень – он тут же подбегал и кидал камень еще дальше. Если я сидела и рисовала в пыли – Ким топтал мои каракули и начинал чертить именно на этом месте что-то свое. За ужином малыш пытался быстрее меня съесть свою порцию, а улыбался он Атосу так, что аж щеки трещали.

Я ужасно злилась на Кима, но еще больше на себя, так как понимала всю глупость своего положения. Сражаться с пятилеткой за внимание взрослого и, более того, участвовать в этой незаметной глазу войне! Весь этот фарс только доказывал, насколько я сама оставалась капризным ребенком.

Однажды вечером Извель решила, что одна из ее старых юбок уже ни на что ни годна и, присев у костра, стала рвать ее на лоскуты, чтобы пустить на бинты для стертых ног. Каждый раз, когда ткань трещала под ее сильными пальцами, я вздрагивала. Атос видел, как меня трясет, и даже хотел что-то сказать, но я предостерегающе помотала головой. Это были мои демоны и страхи, и мне предстояло жить с ними еще долгое время.

Даже после того как Извель расправилась с юбкой, звуки продолжали раздаваться внутри моей головы. Чтобы отвлечься от них, я рассматривала пламя костра и тени сидящих людей, а затем взглянула на Кима. Почему-то в этот вечер, несмотря на бесконечный треск ткани, я увидела его совершенно иным.

Мальчик сидел и держал в руках камни, которыми он стирал в порошок корни зум-зум, приправы, придающей пище пряный аромат. Ким уставился на камни странным и совершенно не детским взглядом.

Камни. Что же было такого особенного в камнях? Тихий голос внутри меня произнес: «А чего такого особенного в треске рвущейся ткани?». В груди что-то сжалось, и я почувствовала боль и холод. В это же мгновение я вспомнила, при каких обстоятельствах погибли родители Кима. Но впервые я задумалась: как же выжил мальчик без единой царапины или шрама? Он молча взирал на мир и сурово хмурил брови, словно настоящие шрамы остались глубоко внутри.

День был полон утомительных переходов, и я не заметила, как задремала у костра. На душе было тревожно, поэтому и привидевшийся мне сон был тяжелым, но ясным и четким: покрытые кровью с ног до головы мужчина и женщина ока сидели, привалившись друг к другу и сцепив руки в смертельном объятии. Вокруг них рассыпана груда тяжелых булыжников, мокрых от крови. А пара сидит в багряной луже, руками и телами закрывая единственную свою ценность. В небольшом просвете между локтем женщины и склоненной головой мужчины виден блеск. Это отсвечивает маленький голубой глаз. Крошечные пальчики выбираются через просвет и трогают локоть женщины, еще теплый, но уже совсем не живой. Раздается хриплый шепот: «Мама. Мама. Мама». Это слово звучит похоже во многих языках. Родители так и сидят, скрывая свое дитя, даже когда опускается ночь, а во тьме все слабее звучит детский шепот: «Мама… мама… ма…»

Я проснулась в холодном поту. Костер давно догорел, и все мои спутники уже улеглись спать. Возможно, сон не был правдой, а лишь игрой моего чересчур взбудораженного воображения… Но заснуть снова я не смогла, в ушах продолжал раздаваться треск невидимой ткани. Да и от сна про родителей Кима мне было паршиво. Я подошла к спящему мальчику и присела рядом.

– Ты не представляешь, как мы похожи, – прошептала я. – Но я взрослее, и на мою участь пришлось меньше горя, поэтому я должна быть мудрее. Прости меня.

Тыльной стороной руки я вытерла глаза, которые слезились, видимо, от попавшей в них степной пыли. Я нежно погладила малыша по голове. А он неожиданно во сне перевернулся и уткнулся мне в бок, ручкой схватившись за край моей рубашки. Мне было страшно его будить, и я легла рядом. Спокойное дыхание Кима незаметно вытеснило стон ткани из моей головы, и я заснула. С утра мы оба притворились, что ничего не произошло. Это же такое ребячество – спать в обнимку, а мы оба чувствовали себя очень взрослыми. Поэтому мы занялись серьезными делами: соревновались, кто быстрее съест завтрак, кто проворнее вскарабкается на холм, кто шире улыбнется Атосу. И Ким весь день выигрывал.

* * *