Меня зовут Виктор Крид

Авраам поддался этому очарованию в полной мере. Он замолчал и, открыв рот, смотрел на этот символ мечты. Я тоже смотрел.

Но все когда-то кончается. Слетело и наваждение. Авраам словно очнулся и даже немного потряс головой.

— Вик, а как ты выбрался из Германии? Граница же укреплена, — вдруг заинтересовался он. Видимо вспомнил наконец, что в Америке тоже есть таможня. И ее вскоре предстоит проходить.

— На самолете. Ночью, — ответил ему я.

— А кто им управлял?

— Я.

— Ты, разве умеешь управлять самолетом? — удивился он.

— Умею, — ответил я.

— Но как?! — удивился он.

— Франция. Частные курсы пилотов, — коротко ответил я. Не стал вдаваться в подробности. У студентов, не озабоченных поиском средств на пропитание и оплату учебы, времени много. И отнюдь не все оно занято учебой и исследованиями.

А уж начало двадцатого века во Франции — такой простор для выбора хобби: от опиума, вина, секса, оккультизма, до воздухоплавания, стрельбы, французского бокса, изобретательства, живописи и сотен других интересных занятий. Правда, все очень сильно омрачала Мировая Война, но она же подстегивала технический прогресс.

Помню, в то время, я вообще свой личный самолетик имел. И несколько нужных знакомств, которые позволили держаться в курсе технических новинок и даже пилотировать военные образцы, не прибегая к угону. Но для Эрскина это подробности лишние, я так думаю.

— А где самолет взял? — уже с подозрением посмотрел на меня Авраам.

— Угнал.

— Где?!!

— На аэродроме, в пригороде, — не стал скрывать я.

— А как мы пройдем контроль в порту? У нас же немецкие документы… — я молча залез во внутренний карман и достал два французских паспорта. На него и на его жену. Дочери по малолетству подобный документ еще не требовался.

— Откуда? — обреченно вздохнул он.

— Китай — каллиграфия, Национальная высшая школа изящных искусств в Париже, Мюнхен — клуб фотографии, — кратко пояснил я. Подробности… Снова остались за кадром. Не говорить же, что документы для долгожителя — основа основ личной безопасности? Что это первое, чем озаботишься, лишь осознав свою природу.

Естественно, что у меня постоянно имелись в запасе чистые бланки удостоверений личностей нескольких стран. Естественно, что приезжая в новое место, я всегда зондировал почву на предмет всяких мошенников, фальшивомонетчиков, аферистов и их способов изготовления документов.

А калиграфия, которой занимаешься больше полусотни лет, позволяет подделать практически любой почерк… Да я сейчас печатный станок могу «сделать» по четкости воспроизводимого изображения. Не сходя с места, любую печать нарисую (хотя, предпочитаю все же изготовить ее из подручных средств, чтобы был именно оттиск — это надежнее). Печати-то откуда в Европу пришли? Именно — из Китая. Соответственно, где этому лучше учиться, как не там? А тот, кто считает, что у монахов совсем нет свободного времени и творческих увлечений — в корне не прав.

— Но лучше используйте свои документы. Надежнее. Скажете, что беженцы от режима. Попросите политического убежища, — добавил я. — Это, — кивнул на французские паспорта, — На крайний случай. Если придется прятаться.

— Да, Вик, — вздохнул Авраам. — Догадывался я, еще в студенчестве, что парень ты непростой, но что б настолько…

Что я могу на это ответить? Только молча пожать плечами.

— А почему ты решил именно меня о помощи попросить? Если не думал, что настолько? — спустя пару минут молчания, решился задать вопрос я.

— От отчаянья, наверное, — вздохнул он. — После этого приема у рейхсфюрера, мне было попросту страшно. Я посмотрел ему в глаза и то, что я там увидел, напугало меня до дрожи, — зябко передернулся он. — А потом в лаборатории появилась новая охрана. Соседи справа и слева продали свои дома и уехали. Вместо них поселились непонятные люди. В школе дочери появились два новых учителя… Мужчины атлетического сложения в пиджаках с несколько оттянутым вниз правым карманом… Я испугался. Начал думать, что я могу сделать, к кому обратиться… И получалось, что ни к кому. Тебе я написал из отчаяния. Вообще не был уверен, что письмо дойдет. Ведь мы уже пару лет не списывались…

— Но все же мне? Почему? — мне и правда было интересно.

— Хоть мы и знакомы с тобой уже почти семнадцать лет, шесть из которых прожили в одной комнате, но ты так и остался загадкой. Внешность громилы, глаза блаженного, работоспособность машины, острый, хваткий ум. Широкий кругозор… Не обижайся только — улыбка идиота. Непробиваемое спокойствие… Но иногда, редко, очень редко словно вдруг маска трескается. Улыбка превращается в оскал. Глаза ребенка становятся глазами убийцы, хищника, зверя. И такой замогильный ужас пробирает… Да еще тренировки твои ежедневные… Вот я и подумал, что если кто и сможет помочь, то ты.

— Вот как, — хмыкнул я.

— Я только сейчас подумал… Знаешь, за последние десять лет ты не изменился совершенно. Не постарел совсем. Как такое возможно?