Меня зовут Женщина

Маршрут пролегал по совершенно антиэстетичным и антиисторичным местам. Хрип микрофона несвежей лексикой пропагандировал отели и здравницы, а визуальный ряд утопал в пыли и обшарпанности. Праздник жизни состоял не в этом, а в том, как страстно экскурсионные служители раскланивались с другими трамвайщиками и знакомыми на улицах, как восторженно прохожие заглядывали в глаза сидящим перед незастекленными окнами трамвая, производя их в ранг участников не то свадьбы, не то киносъемки. Лина уже понимала, что вся жизнь Одессы — карнавал, и соглашалась в нем участвовать, но к этому хотелось красивых кусков города.

У базарчика дорогу экскурсионному трамваю перегородил обычный. Собственно, он стоял как вкопанный, потому что водитель пошел купить себе водички или там рыбки.

— Он же ж совести вообще никогда не имеет! Я это всегда говорила! — заголосила пожилая хозяйка Лининого трамвая. — Он же ж забыл напрочь, шо у меня люди платные. Поставил своих бесплатных, бесстыжий, и ушел как ни в чем не бывало.

— Что значит бесплатные? — спросила Лина у женщины с ребенком на соседней скамейке.

— А у нас отменили плату в транспорте. А шо ее держать, когда никто не платит? Шо тем контролерам зарплату платить, когда они никого не ловят? У нас в Одессе коммунизм, — гордо ответила женщина.

Тем временем экскурсовод вышел из стоящего трамвая и тоже отправился на рыночек. Минут через пять появился виновник затора с виноватым счастливым лицом, пакетом сока и свертком.

— Што вы там, Моня, так долго покупали? — закричала старушка из водительской кабинки. — Неужели брынзу? Брынзу надо брать на Привозе, я вам скажу, у кого! Давайте отгоняйте своих дармоедов, нам приличным людям уже город надо показывать.

— Отъезжаю, тетя Нюся, аллюром. С утра без ничего в желудке, в глазах — кома, — прокричал Моня, подходя к своей кабине.

— А шо ваша Соня считает, что она уже вам не жена, шоб дать с собой мужчине бутерброд? — поинтересовалась старушка.

— Ай, тетя Нюся, Соня крутит помидоры и синенькие. Ей некогда, — он помахал рукой, скрылся в кабине, и его трамвай наконец тронулся.

— Во-первых, синенькие еще рано крутить, они еще будут дешевле, — сказала вагоноводительница, обращаясь к салону, — во-вторых, где же Боря? Мы же не можем ехать дальше без Бори, а там в затылок бесплатные едут, мы ж им заперли дорогу, как кусок в горле.

— Боря ваш непутевый ушел на рыночек. Наверное, с какой-нибудь девушкой болтает, — пояснила женщина с ребенком, сидящая за Линой.

Старушка медленно стронула трамвай, из-за стены рынка выскочил Боря с кулечком.

— Бежите, Боря, бежите, я ползу как черепаха. Шо вы там купили? — крикнула ему старушка в окно.

— Персики, тетя Нюся, — сознался Боря, запрыгивая на подножку.

— И почем те персики? — не отставала старушка.

— Две гривны.

— Две гривны? Вы, Боря, перегрелись? Ваша мама простой честный библиотекарь, а вы покупаете персики по две гривны! Вы шо, не можете прийти ко мне и набрать их бесплатно? Вы себя ведете, как будто работаете в киоске игральных автоматов. Уже ж читайте дальше вашу экскурсию...

Когда трамвай замер на финальной точке, Лина побрела в неопределенную сторону и добрела до ресторанчика, называющегося не то дельфином, не то кенгуру, короче, какой-то зверушкой обтекаемого дизайна. Она весело вошла в зал и, как назло, увидела приятеля юности. Пустейшего хмыря с машинально маслеными глазами. В Москве на одном бы поле не села, но здесь это выглядело бы как демонстрация. Лина опустилась на стул рядом и сделала заказ.

— Во везуха, землячку встретил! — затарахтел он. — Ты как, старушка? А у меня жизнь дала трещину, а потом вся покрошилась... Живопись забросил. Пил. Даже грузчиком работал. Сейчас школьный дружок в свой магазин взял. Стою, как чмо, с деревяшкой на груди: «Шубы, дубленки — 24 часа». Деньги раз, талон на обед в «Макдоналдсе» — два, баб можно клеить немерено — три. Вроде как магазин рекламируешь, а сам почву щупаешь. Недавно семнадцатилетнюю уболтал в подсобке трахнуться. Деревня деревней, а я ей баки залил, что дубленку из-под полы достану. Поверила.

— Как был свиньей, так и остался, — поморщилась Лина, представив себе перепуганную дурочку, которая Москву до этого только по телевизору видела, а тело свое не привыкла считать особой ценностью.

— А что ты думаешь, я на «твою сестру» сорокалетнюю охотиться буду? У меня помело еще работает, а вас с остеохондрозом в камусутру уже не посадишь, — фыркнул он.

— Да я что-то не помню, чтоб за тобой и двадцать лет назад кто из моей компании для камасутры охотился. Ты так вился, без лица, для статистики. Уж если «моя сестра» сорокалетняя помела захочет, то молодое купит. А про тебя даже подружкам не похвастаешься, их стошнит, — парировала Лина.

— Да вы суки все. Вам только деньги. Ну, не оказался я в нужное время в нужном месте, что ж меня теперь стрелять за это? Я некоторых знаю, у них один звонок по телефону десять тысяч долларов стоит. Вы все таких хотите. А я — художник. У меня так душа не прогибалась.