Меня зовут женщина (сборник)

Лена лежит пластом. К счастью, голландская Елена владеет рейкитерапией, она проводит с Леной лечебный, а затем психогигиенический сеанс. Вообще за достоинства Елены мы прощаем недостатки всем остальным. У постели Лены Елена читает нам лекцию.

– В мире еще практически нет серьезных концепций феминизма. Феминизм на сегодня стихиен, он движется от образа действий к образу мыслей. Феминизму сильно напортил Фрейд, его идея о том, что женщина чувствует себя ущербной от отсутствия фаллоса, есть его личный диагноз, взятый Европой в качестве аксиомы. Я всегда думала об обратном. Представьте себе, что предполагал первобытный мужчина по поводу менструации. Он видел, что женщина приходит в себя после кровотечения в то время, когда он умирает от ран, истекая кровью. Представьте, какими магическими возможностями он награждал женщину. Никто никогда не изучал историю как борьбу фаллократии с феминизмом. История – это факты, обернутые мифом, который создавали мужчины вместе со всей фаллократической культурой, сегодня пришло время писать женскую историю, и некоторые западные феминистки уже начали это.

В Европе на смену «мачо», самцу и супермену, приходит новый тип мужчины, мы называем его «ассортив», что в переводе означает гибкий и несебялюбивый. Это мужчина, строящий отношения с женщиной на взаимной гибкости и взаимной терпимости. Партнерство в браке имеет смысл только при взаимной жертвенности. Женщина, положившая себя на жертвенник мужского самолюбия, не может долго оставаться полноценной, а значит, и интересной себе и ему. Факт жертвы становится обузой для обоих, потому что он требует ежедневной оплаты за жертву, у мужчины быстро истощается эмоциональный кошелек, и он идет искать партнершу, перед которой ни в чем не виноват.

– Елена, ты замужем?

– Сейчас нет. У меня есть три мужчины, которые взаимно дополняют друг друга: один – в Амстердаме, другой – в Кельне, третий – в Париже. Конечно, хотелось бы собрать их лучшие качества в одном. Но я считаю, что лучше быть счастливой с тремя, чем несчастной с одним. Мой старший сын – режиссер. Отец моих детей – философ, замечательный парень, но семейная жизнь с ним не отвечает моим требованиям, мы иногда встречаемся в ночном клубе и часами болтаем.

Засыпаем под накрапывающий дождь, а утром просыпаемся в воде. Кошмы, одеяла, спальники – все мокрое.

Одежда плавает в рюкзаках и сумках, а обувь и вещи, оставленные на полу, плавают в центре палатки. Мы вычерпываем воду стаканами, выплескивая ее наружу.

Какое счастье, что монголы спят прямо на земле, а не на деревьях, иначе они объяснили бы нам, что знакомство с горными ливнями входит в экскурсионную программу. Тяпнув для согрева алкогольной сыворотки, они кричат, что надо собираться и ехать на турбазу. В живописнейшем виде мы забираемся в автобус: на Мише – шапочка от солнца, пуховик и шорты; я и Лена напялили на себя от холода половину имеющихся туалетов, добившись купеческой пышности; а фричики – еще и непромокающие спасательные жилеты. Все веселятся, хотя это пир во время чумы – после ливня компания похожа на очередь в кабинет терапевта. У Елле – жестокий бронхит, Денси глушит высокую температуру антибиотиками, Науми ходит с рулоном туалетной бумаги и ежесекундно сморкает в него свой хорошенький носик, Анита – на пороге пневмонии, Лена и Миша падают от слабости, я – от ангины. Елена держится за счет медитации, а пожилые норвежцы – за счет своей бегемотьей кожи. Ричард простужен и отравлен монгольским пойлом, его беспрестанно рвет. Как только автобус трогается, Анита кричит свое традиционное:

– Подождите, я забыла сходить в туалет! – И делает это прямо у колеса автобуса. Европа! Где нам, дуракам, чай пить!

По размытым горным тропкам движемся в сторону спасения, периодически вылезая и толкая автобус, стоя по колено в холодной воде. Ясно, что опыт социальной скульптуры – вещь кровожадная.

Вот наконец турбаза, окруженная горами и лесом. В центре – стайки хорошеньких беленьких домиков и юрт, огромный стенд с надписью «Сур, сур, бас дахин сур. Ленин», что в переводе означает: «Учиться, учиться и учиться». Оставив нас под этим призывом, Энхе на час исчезает. Она возвращается переодетая в сухое, накормленная и обсудившая с подружками, сколько наворовала на нашей экскурсии, и когда я в очередной раз начинаю ее воспитывать, вяло отбивается:

– У нас в Монголии ничего быстро не делается. Я ходил договаривался. Иностранцы будут жить в беленькая домочка, русские будут жить в юрта.

– Переведите ей, – возмущается Елена. – Мы не позволим дискриминировать наших русских друзей!

– Юрта тепло, – сладко улыбается Энхе. – В юрта есть печка.

Мы выгружаем иностранцев в «беленькую домочку» – вполне милые и абсолютно холодные пластмассовые коттеджи, туалеты и ванны в которых накрест забиты досками.

– Невероятная страна, – говорит Елена. – Здесь всегда работает радио и никогда не работают туалет и душ.