Меня зовут женщина (сборник)

Тут в купе появляется Марта из каравана, путешествовавшая по Эрденету на лошадях; Марта может помочь Аните с билетом домой, с которым какие-то накладки, потому что все, что связано с Анитой, связано с накладками. Анита стрелой бежит за кипятком и сует в стакан Марты новый пакетик чая. Марта пьет чай, и они уходят сплетничать в коридор, хотя никто из нас троих не понимает по-голландски. Мы завариваем чай, но стаканов только два, и приходится взять чашку Аниты. В этот момент она входит в купе с лицом, на котором написано, что чай был напрасно потрачен на Марту, – билета не будет. Увидев собственную чашку, оскверненную русской заваркой, Анита кричит по-немецки об уважении к собственности, матерится по-голландски, выворачивает содержимое чашки прямо на стол, прячет чашку в рюкзак, прыгает на свою верхнюю полку, не разуваясь, и отворачивается к стене. Мы, онемев, наблюдаем, как коричневые ручейки расползаются по столу.

– Она свихнулась, – предполагает Миша.

– Она переживает по поводу билета, – комментирует Лена.

– Она просто обнаглела, – ставлю диагноз я.

Между прочим, Анита нас лет на десять моложе. Однако, легко распознавая отечественное хамство, в импортном мы все время предполагаем неведомые нам душевные сложности.

Проходит время в полной тишине. Анита слезает с полки; заглянув в наши оледеневшие лица, суетливо вытирает чай со стола, громко жалуется на разных языках на отсутствие билета, счастья в жизни и на людей, не понимающих тонкую натуру актрисы, от которой зависит, будет вымыт весь мир или нет.

Тут в купе вламываются два огромных криминогенных монгола в темных очках.

– Водка, доллар есть? – спрашивают они, усевшись, как дома.

– Нет.

– Купи ковра! Купи кожа! Купи шкура медвежонка!

– Нам не нужно.

– Продай водка, продай доллар, купи шкура!

– Оставьте нас в покое, у нас нет ни долларов, ни времени разговаривать.

– Купи шкура барана, купи кожа, продай водка, – настаивают они, блокируя выход.

Становится не по себе. В дверях появляется улыбающийся Ричард.

– Ричард, срочно позови переводчицу, мы не знаем, как от них избавиться, – просит Лена Ричарда по-французски.

– О’кей, – отвечает Ричард и исчезает до утра. Переводчица спит в другом конце вагона. Ей по фигу все, кроме норвежской пары. Совершенно непредсказуемо, что будут делать «гости» дальше, и совершенно предсказуемо, что, что бы они с нами ни сделали, вся монгольская часть поезда будет им помогать, а вся немонгольская часть поезда будет дрожать как осиновый лист. Анита преглупо улыбается, пытаясь понять, о чем идут переговоры. Мы с Леной терпеливо боимся. Проходит минут десять, Миша поправляет очки и, вспомнив, чему его учили в области системы Станиславского, вдруг рявкает:

– Еще вопросы есть? Вон отсюда!

И два здоровенных, наглых монгола испуганно переглядываются и вылетают из купе, «как пух из уст Эола». Попробовав новое амплуа, Миша идет за одеялами (за выбитыми окнами поезда температура минусовая), а я ассистирую. В купе проводницы крутятся ее малолетние дети.

– Нам нужно четыре одеяла, – вежливо говорит Миша.

– Одеял нет, – рявкает проводница и захлопывает дверь перед нашими носами.

Миша стучится – ответа нет. Снова стучится – ответа нет. Стучится опять – дверь открывается.

– Нам нужно четыре одеяла, – чеканно повторяет Миша.

– Одеял нет! – взвизгивает проводница, побелев, и захлопывает дверь.

Миша стучится – ответа нет. Снова стучится – ответа нет. Стучится опять – дверь открывается.

– Нам нужно четыре одеяла, – повторяет Миша.

Проводница потрясенно смотрит на нас. Потом прыгает, как пантера, к собственной полке, над которой, изображая ковер, прибито одеяло, срывает его со стены вместе с гвоздями и швыряет в нас. Миша успевает поймать одеяло, не поранившись о гвозди. Дверь захлопывается. Миша стучится – ответа нет. Снова стучится – ответа нет. Стучится опять – дверь открывается. Лицо проводницы пылает.

– Нам нужно еще три одеяла, – несломленно сообщает Миша.

Опустив глаза, проводница тихо-тихо затворяет дверь. В пластике читается, что ее и ее детей можно пытать каленым железом, но она не даст больше ни одного одеяла. Кстати говоря, одеяла едут сложенные девственной стопкой в соседнем купе. Аборигены спят на полке вчетвером или находятся на такой дозе спиртного, что обогревают пространство собой.

– Нас тоже в Союзе всегда обижают, – говорит парень из толпы, созерцавшей мизансцену. Возле купе дорогу нам преграждает монгол, которого выворачивает прямо на пол. Оторвавшись от этого занятия, он спрашивает Мишу:

– Что тебе не нравится в Монголии?

– Победа коммунистов, – отвечает Миша, прижимая к груди одеяло с гвоздями.

– А я верю в коммунизм, но мне не нравятся люди, которые его строят. А водка у тебя есть? Продай водку!

Улан-Батор после Эрденета просто дом родной. Нас отправляют в музыкальное училище, директор которого, немолодой интеллигентный человек, разглядывает нас с жалостью (а видок у нас еще тот) и говорит:

– Устало выглядите, пойду распоряжусь по поводу завтрака.