Прошло много лет, и когда мне самой начали приходить подобные оценки, изложенные более подробно, я поняла, какие придурки являются их авторами.
Прошло еще два года, мне позвонил молодой кагэбэшник, работавший директором студии, в которой шла моя пьеса.
– Здравствуйте, Мария Ивановна, у меня тут одно мероприятие серьезной организации в ЦДРИ. Люди хочут культурно отдохнуть. Кого из известных писателей порекомендуете выступить?
– Л.! – закричала я. Такой вечер был царским подарком его амбициям.
– Кто это? – удивился собеседник. Я изовралась по поводу огромности вклада Л. в отечественную словесность и о том, что ему завтра дадут «нобель».
– Ладно. Лишь бы стихи про любовь были. Только надо все оформить культурно. Вы, Мария Ивановна, помогите нам, напишите вопросики про его творчество. Я раздам по залу, наши люди пошлют записки, и все будет как полагается. Мы вам вашу работу оплатим, если захочете, в смету заложим.
Ночь я корпела над изысканнейшими вопросами, утром позвонил кагэбэшник:
– Руководство против. Оно такого не знает. Может, другого посоветуете?
– Значит, так, – отчеканила я. Когда мне бьют под дых, я превращаюсь в шаровую молнию и могу все снести на своем пути. – Берите ручку и записывайте вопросы. Я уже сообщила об этом вечере Л. в секретариат Союза писателей и на самый высокий уровень. Руководству передайте, что если оно обидит Л., то с него снимут звездочки!
Собеседник одурел от моей хлестаковщины, часто задышал и жалобно ответил:
– Какая вы торопыга, Мария Ивановна! Я записываю вопросы.
Когда я вбежала на вечер, посреди сцены стояла корзина цветов, как для опереточной дивы, Л., отключивший чувство юмора, читал самую длинную и самую эстетскую поэму, а в зале ерзали в креслах совершеннейшие чайники в серых костюмах с декольтированными женами в бриллиантах. Л. угомонился, и после жидких аплодисментов к нему полетели хорошо организованные записки. Он возбуждался на каждую, как пожилая девственница на любовное письмо, и отвечал длинно, витиевато, густо усыпая словами «ментальный», «брутальный» и «сакральный». Последней пришла единственная записка не моего авторства, она спрашивала: «Скоро будет музыка?»
Зачитав ее с машинальным пафосом, Л. съежился, ссутулился, заморгал глазами и неловко убежал со сцены. Я обнаружила его этажом ниже, на выставке картин. Он подошел, провокационно дымя сигаретой, в надежде, что смотрительница заорет, и тут-то в ее лице он рассчитается с неблагодарным человечеством. Однако бабка сладко спала на стуле.
– Хорошая выставка, – сказал он раздраженно, как всегда не узнавая меня. – Вы пришли на выставку?
– Да, – ответила я предельно бережно.
– А я – нет. Я пришел на вечер одного поэта. Собственно, этот поэт – я сам. Знаете, обычная суета, глупость, звонили полгода, умоляли… Мне было некогда, зачем-то согласился. Это так скучно, уверяю вас, корзины цветов, безумные поклонницы, пошлые банкеты… Я так устал от всего этого! Ни за что бы не пошел, но записки! В зале сидят люди, которым нужна моя поэзия! – И он достал из нагрудного кармана мои вопросы, помахал ими перед моим носом, и я, в отличие от него, успела увидеть, что все они написаны одним почерком. – Хотите, я подарю вам свою книгу стихов, а вы потом позвоните мне о впечатлениях? – нежно улыбнулся он, и я вспомнила, что, по слухам, недавно его опять бросила очередная жена.
– Спасибо. У меня есть ваша книга. Тут к нам подскочил возбужденный кагэбэшник.
– Неувязочка вышла. Недосмотрели последнюю записку, – застучал он кулаком по своей младой груди. – Руководство приглашает выпить и закусить. В ресторане уже все культурно оформлено.
– Я догоню, – сказала я и пошла домой. Но вот час пробил. Я обрыхлилась, как говорили мои дети о подросшей кошке, издала книжку, вступила в пару творческих союзов, разошлась с мужем и поняла, что дозрела. Я позвонила и предложила прочитать мои пьесы.
– Во-первых, я не драматург, во-вторых, у меня ни секунды свободного времени, в-третьих, я – в депрессии, в-четвертых, я живу в такой глуши, что вы до меня никогда не доедете… Во вторник с пяти до семи можете? Впрочем, лучше завтра… Хотите, я заеду за вами на машине? – Никакого другого ответа, изучив персонаж, я и не предполагала.
На следующий день в платье, связанном специально для этой встречи и делающем все круглое еще круглее, а все тонкое еще тоньше, облачившись в последнюю каплю французских духов, оставшихся от последнего романа, я звонила в его дверь.