Меня звали Миа Сатори...

На следующее утро Миа сообщила Лизбет, что не придёт на занятия. Она надела строгое черное платье, шляпку с тонкой вуалью, перчатки, классические туфли, и легкое пальто. Миа ненавидела одеваться по правилам тетушки, но явиться на похороны Фиделиуса Сатори, миллиардера и главы огромной корпорации, в джинсах было бы непростительно даже для неё.

Уже выходя из квартиры, она бросила взгляд на журнальный столик, где всё ещё лежали ключ от виллы и кулон её матери. «Носи не снимая…» — вспомнила она слова дедушки. Миа задумчиво посмотрела на оберег, осторожно подняв его перед собой за цепочку. Гладкий камень, заключённый в золотое кружево оправы, мягко поблёскивал на солнце. Присмотревшись, она поняла, что он, на самом деле, красный — то ли гранат, то ли рубин, но настолько тёмный, что кажется чёрным. Она надела кулон на шею и спрятала его под воротом платья. Только камень коснулся кожи, Миа ощутила, как странное тепло разлилось по телу, будто летним ветерком окутало.

«Что ж, пора идти…»

На похороны собралось не меньше сотни людей: родственники, весь руководящий состав корпорации «SATORY», множество друзей и знакомых покойного, большинство из которых Миа не знала. Бесконечной вереницей они подходили к ней, чтобы выразить соболезнования и сказать что-нибудь утешительное — легче от этого не становилось.

Тётя Маргарет картинно рыдала, её муж и сыновья корчили скорбные лица, смахивая со щёк несуществующие слезы. Миа знала, что именно эти четверо, как никто, рады смерти Фиделиуса, ведь теперь доля ценных бумаг каждого из них значительно возрастёт. Контрольный пакет акций, принадлежавший её дедушке, будет разделён поровну между его наследниками, которыми являются Миа, Маргарет, и двое её сыновей — Гарри и Денис.

Пока Миа обдумывала, насколько правдоподобно её родственники изображают скорбь, к ней подошла среднего роста женщина. Её лицо прикрывала густая вуаль, но это не мешало определить её азиатское происхождение. Миа в пол уха слушала, как эта женщина дорожила дружбой с её дедом, и как ей жаль, что его больше нет. Все эти стандартные фразы соболезнования так ей надоели, что хотелось сбежать и закрыться где-нибудь, чтобы больше не слушать этот бред. Ей хотелось сорваться и накричать на всех этих людей, которые твердят будто знали Фиделиуса Сатори.

«Вы не знали его, вы ничего о нём не знали!» — кричала она в душе, но продолжала кивать в знак благодарности. От этих мыслей Миа отвлеклась, когда женщина вложила что в её руку, — «визитка?»

— Когда ваш дар начнёт проявляться, позвоните мне, — с этими словами женщина растворилась в толпе. В тот день Миа её больше не видела. Машинально сунув кусочек картона в сумочку, она тут же забыла о нём.

Когда в доме остались только родственники и нотариус, Маргарет, едва ли не торжественно, провела всех в столовую, где за большим столом должно было быть оглашено завещание покойного. Обычно это делается не раньше, чем через месяц после смерти, но тётушка практически силой заставила отца подписать документ, согласно которому завещание должно быть прочитано сразу же после похорон.

По мере того как юрист читал последнюю волю Фиделиуса Сатори, лицо Маргарет всё больше мрачнело. Выяснилось, что вилла у озера переходит в собственность её ненавистной племянницы вместе со всем содержимым, а это уйма антикварной мебели, великолепная библиотека, драгоценности, принадлежавшие её отцу, и большая коллекция редкого оружия, некоторые экземпляры которого имеют возраст в несколько столетий. Если посмотреть на всё глазами тетушки — это огромная куча денег.

Но самым ощутимым ударом для неё был пункт о том, что акции, принадлежавшие главе семьи, делятся не на четыре части, как надеялась Маргатет, а на две. Фиделиус завещал по тридцать процентов, из своих шестидесяти, для каждой из дочерей — Маргарет и Кассандры, с правом наследования для их детей. Таким образом, Миа получила в сумме сорок процентов вместо двадцати пяти, а это дало ей право существенно влиять на судьбу компании.

Миа молча наблюдала за тем, как Маграрет изо всех сил старается не выдать своих чувств, но все они без труда читались в её глазах — тётка была поражена, обижена и… в бешенстве. Миа же за это время не проронила ни слова, не проявила ни одной эмоции, кроме глубокой печали.

Маргарет мужественно сдерживала свой гнев ровно до того момента, когда дверь её дома закрылась за спиной племянницы. Шагая по мощеной дорожке от дома до машины, Миа отчётливо слышала вопли бессильной злобы Маргарет, но ей было плевать на тётку. Ей уже ни до чего не было дела — ни до богатства, что неожиданно на неё свалилось, ни до компании, управлять которой она не собиралась, ни до дождя, который сейчас заливал её дорогое пальто и портил шляпку. Это всё было ничтожно мелким и незначительным, по сравнению с тем, что она потеряла.

Вернувшись в квартиру, Миа бессильно рухнула на диван. Она не плакала — дедушка просил не плакать. Дождь заливал окна, будто рыдал вместо неё.