Мэнсфилд-парк

Приход предназначался Эдмунду, и, умри его дядюшка несколькими годами ранее, он был бы отдан кому-то из знакомых священнослужителей, чтобы перейти к Эдмунду, когда возраст позволит ему принять сан. Но расточительство Тома, предшествовавшее этому событию, было столь велико, что пришлось передать освободившееся место другому кандидату, и младший брат вынужден был расплачиваться за удовольствия старшего. Имелся и другой семейный приход, который, в сущности, придерживали для Эдмунда; но хотя благодаря сему обстоятельству совесть мучила сэра Томаса и несколько меньше, он полагал подобный выход из положения несправедливым и всячески старался внушить это убеждение старшему сыну, в надежде, что оно подействует куда более, нежели все то, что он говорил или делал прежде.

— Мне стыдно за тебя, Том, — с величайшим достоинством сказал он. — Мне стыдно за то средство, к коему я вынужден прибегнуть, и я полагаю, тебя можно пожалеть за то чувство, какое ты испытываешь сейчас по отношению к брату. На десять, двадцать, тридцать лет, а может быть, и на всю жизнь ты лишил Эдмунда более чем половины дохода, который он должен был получать. В будущем, возможно, я или ты еще сумеем обеспечить ему более высокое положение (я очень на это надеюсь); но не следует забывать, что, как ни хороша оказалась бы возможность, которую мы сумеем ему предоставить, с нашей стороны это будет лишь справедливое возмещение, на которое он, безусловно, вправе рассчитывать, и что никакая возможность не сравнится с тем преимуществом, от коего он сейчас вынужден отказаться из-за срочности твоих долгов.

Том слушал не без стыда и не без огорчения; но, постаравшись поскорее скрыться с глаз отца, он уже очень скоро с веселым эгоизмом размышлял, что, во-первых, его долг и вполовину не так велик, как у иных его приятелей, во-вторых, выговор отца прескучен, и в-третьих, будущий приходский священник, кто бы он ни был, всего вероятней, вскорости умрет.

После кончины мистера Норриса кандидат на его место, некий доктор Грант, по праву получил приход, приехал в Мэнсфилд и, оказавшись сорокапятилетним здоровяком, как будто должен был бы обмануть ожидания мистера Бертрама. Но нет, «это малый апоплексического склада, с короткой шеей, и, ежели его усердно потчуют хорошей стряпней, он не заживется на свете».

У доктора Гранта была жена лет на пятнадцать моложе, а детей не было, и соседи по обыкновению благосклонно отзывались об них как о людях почтенных и приятных.

Теперь, как надеялся сэр Томас, пришла пора свояченице принять участие в их племяннице, ибо оттого, что положение миссис Норрис изменилось, а Фанни подросла, казалось, не только исчезли причины, мешающие им жить вместе, но все самым решительным образом этому способствовало; а поскольку его собственные обстоятельства стали менее благоприятны, нежели прежде, так как в добавление к мотовству старшего сына он потерпел убытки в Вест-Индии, ему было бы желательно освободиться от затрат на ее содержание и от обязательств обеспечивать ее в будущем. Совершенно уверенный, что так оно и должно быть, сэр Томас упомянул об этом жене; и случилось так, что, когда впервые после разговора с мужем она опять об этом вспомнила, Фанни была тут же, и тетушка спокойно заметила:

— Итак, Фанни, ты нас покидаешь и будешь жить у моей сестры. Ты довольна?

Фанни так поразилась, что только и была в силах повторить слова тетушки «Покидаю вас?».

— Да, милочка, отчего ты так удивлена? Ты живешь у нас уже пять лет, а моя сестра всегда хотела взять тебя к себе, когда мистера Норриса не станет. Но ты все равно должна быть на высоте и следовать моим урокам.

Для Фанни новость была столь же неприятна, сколь и неожиданна. Она никогда не видела никакого добра от тетушки Норрис и оттого не могла ее полюбить.

— Мне так жалко будет вас покинуть, — запинаясь, сказала она.

— Уж наверно жалко, а как же иначе. Я думаю, с тех пор как ты переступила порог нашего дома, у тебя не было особых причин для огорчений.

— Надеюсь, я не была неблагодарной, тетушка, — скромно сказала Фанни.

— Нет, милочка, надеюсь, что нет. Я всегда считала тебя очень хорошей девочкой.

— И мне уже никогда тут не жить?

— Никогда, дорогая. Но у тебя, без сомнения, будет уютный дом. Да и какая тебе разница, здесь ли жить или у миссис Норрис.

Фанни вышла из комнаты с глубокой печалью на сердце; она чувствовала, что разница будет не маленькая, о жизни с тетушкой Норрис она думала безо всякого удовольствия. Едва повстречавшись с Эдмундом, она поведала ему свое горе.

— Кузен, — сказала она, — меня ждет перемена, и она меня совсем не радует. И хотя часто благодаря твоим уговорам я примирялась с тем, что поначалу было мне не по душе, на этот раз ты не сможешь меня уговорить. Мне предстоит навсегда переселиться к тетушке Норрис.

— Вот как!

— Да, тетушка Бертрам сегодня мне об этом сказала. Все уже условлено. Я должна покинуть Мэнсфилд-парк и отправиться в Белый коттедж, наверно, как только она туда переедет.

— Знаешь, Фанни, если бы тебе это не было неприятно, я бы сказал, что это превосходный план. — Нет-нет, кузен!