Мэнсфилд-парк

— Ваша светлость, я был бы счастлив дочитать за него, — сказал он. — Я тотчас найду это место. — И, осторожно дав книге раскрыться там, где листы распались сами собой, он вправду нашел нужное место или другое, за одну-две страницы от него, достаточно близко, чтоб удовлетворить леди Бертрам, которая, едва он назвал кардинала Уолси, сказала, что это и есть тот самый монолог. Фанни ни взглядом, ни словом не помогла Крофорду, не произнесла ни звука за или против. Она вся ушла в свое рукоделье. Казалось, она решила ничем другим не интересоваться. Но у ней был слишком хороший вкус. Она не выдержала и пяти минут, поневоле начала слушать; Крофорд читал превосходно, и она поистине наслаждалась хорошим чтением. К хорошему чтению она, однако ж, была приучена давно; прекрасно читал дядюшка, кузины и кузены, в особенности Эдмунд; но чтение Крофорда отличалось поразительным разнообразием, ничего подобного ей еще слушать не доводилось. Король, королева, Бэкингем, Уолси, Кромвель^{13} — он читал за всех по очереди; со счастливым уменьем, со счастливою силою догадки он всякий раз ухитрялся напасть на самую лучшую сцену либо на самый лучший монолог любого из них; и что бы ни следовало выразить — достоинство или гордыню, нежность или угрызения совести, — все удавалось ему превосходно. Он читал как истинный артист. Его игра в их театре впервые показала Фанни, какое наслаждение может доставить пьеса, и сейчас чтение оживило в памяти тогдашнюю его игру; пожалуй, даже принесло еще большее наслаждение, оттого что было неожиданно и не вызывало неприятного чувства, какое она испытывала, видя его на сцене с мисс Бертрам.

Эдмунд замечал, что Фанни слушает и все больше обращается в слух, и ему забавно и приятно было видеть, как все медленнее движется у ней в руках иголка, которая поначалу, казалось, поглощала все ее внимание; как выпала она у ней из рук, а Фанни не шелохнулась, и, наконец, как глаза, которые весь день так старательно избегали Крофорда, устремлялись на него, устремлялись подолгу, но наконец притянули его ответный взгляд, и тогда книга была закрыта, а чары разрушены. Фанни тотчас опять ушла в себя, залилась румянцем и с величайшим усердием принялась за вышиванье; он этого было довольно, чтобы вселить в Эдмунда радость за друга, и, когда он сердечно того благодарил, он горячо надеялся, что выражает и тайные чувства Фанни.

— Должно быть, это ваша любимая пьеса, — сказал он. — Вы так читали, словно хорошо ее знаете.

— С этого часу она, без сомненья, станет моей любимой, — отвечал Крофорд. — Но не думаю, чтоб я держал в руках том Шекспира с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Я однажды видел на сцене «Генриха восьмого»… или слышал об этом от кого-то… сейчас уже не уверен. Но мы ведь сами не знаем, как знакомимся с Шекспиром. Для англичанина он — неотъемлемая часть души. Его мысли, его красоты растворены в самом нашем воздухе, и мы повсюду соприкасаемся с ними, бессознательно их впитываем. Всякий человек, если он не совсем глуп, открыв Шекспирову пьесу на любой странице, тотчас проникнется ее мыслью.

— Все мы, без сомненья, в какой-то мере знакомы с Шекспиром с малых лет, — сказал Эдмунд. — Прославленные места из его творений приводятся всеми авторами чуть не в каждой второй книге, какую мы открываем, и все мы говорим его словами, повторяем его сравненья, пользуемся его описаньями; но это совсем несхоже с тем, как донесли его суть вы. Знать из него отрывки и обрывки — это вполне обычно; знать его достаточно глубоко, пожалуй, не так уж необычно; но хорошо читать его вслух — это редкий талант.

— Я весьма польщен, сэр, — отвечал Крофорд и поклонился с насмешливой серьезностью.

Оба они бросили взгляд на Фанни, желая увидеть, нельзя ли и ее вызвать на похвалу, однако оба почувствовали, что ждать этого напрасно. Ее похвала заключалась в том внимании, с каким она слушала, этим и следует удовольствоваться.

А вот леди Бертрам выразила свое восхищенье, и притом не скупясь:

— Я будто в театре побывала, — сказала она. — Жаль, сэра Томаса тут не было.

Крофорд был чрезвычайно доволен. Если леди Бертрам, вовсе несведущая и ко всему равнодушная, могла это почувствовать, что ж тогда должна была почувствовать ее племянница, такая чуткая и просвещенная, — мысль эта возвышала его в собственных глазах.

— У вас, без сомненья, замечательные актерские способности, мистер Крофорд, — изрекла ее светлость несколько погодя. — И вот что я вам скажу, я думаю, вы рано или поздно заведете театр у себя дома в Норфолке. Я хочу сказать, когда там осядете. Непременно заведете. Я думаю, вы устроите театр у себя в доме в Норфолке.

— Вы думаете, сударыня? — живо отозвался он. — Нет, нет, никогда, ни в коем случае. Ваша светлость глубоко ошибается. Никакого театра в Эверингеме не будет! О нет! — И он посмотрел на Фанни с выразительной улыбкою, которая явно означала: «Эта особа ни за что не позволит завести в Эверингеме театр».