Меньший среди братьев

Зимой, когда мы приезжали кататься на лыжах, топили не весь дом, а кухню только. Мы особенно любили эту тесноту на кухне, где мама всех нас, надышавшихся морозом, сажала обедать, и тут же у дверей оттаивали лыжи, пахло лыжной мазью, дегтем.

Воткнув палки в снег, братья раскладывали парами лыжи у крыльца, а я побежал за отцом. Мне было лет шесть, значит, это была зима тридцатого года. На кухне у нас сидел незнакомый старик в валенках, в расстегнутом полушубке, пил чай с пышным белым хлебом, пар подымался на солнце от его стакана. Он что-то рассказывал отцу, часто повторял непонятное мне тогда слово «шабаш» и хлопал себя бараньей меховой шапкой по колену. Я еще подумал, что он неправильно произносит «шалаш» — мы тогда все строили в лесу шалаши из веток, играли в индейцев. И поразило, что отец держит себя при нем как-то виновато, вскакивает, подливает ему чаю, меня вовсе не заметил.

Почему он пришел к отцу, почему рассказывал ему, кто был этот крепкий старик, я могу теперь только догадываться, но запомнилось, как он пил чай на кухне, расставя ноги в валенках. И еще я слышал, как вечером отец сказал маме: «У меня такое чувство, будто мы пришли сюда жить вместо него». И они долго о чем-то шептались. Я еще пошел на кухню, специально посмотреть это место, где на табуретке сидел старик, но ничего такого там не увидел.

Связь событий понятна и видна, когда оглядываешься в прошлое. Если б мы могли так провидеть свою судьбу.

Жизнь нашей семьи, всего нашего круга, как я теперь вспоминаю, складывалась тогда особенно счастливо, и надолго вперед все казалось счастливо и прочно. Это уж всегда так: когда одним становится небо с овчинку, другим как раз в это время особенно улыбается жизнь. Потом приходит их черед. Если бы так не было, если бы люди не думали постоянно: «Это с ними, а с нами так не может произойти, с нами все по-другому», — многого в жизни не было бы и не могло быть. Но опыт учит задним числом, и в первую очередь тех, кто уже ничего не может изменить.

То, что в дальнейшем случилось с отцом, я мысленно назвал взрывной волной. Так на фронте бывало: в кого-то прямое попадание, другого отбросит и контузит взрывной волной. Отец был очень здоровый человек: здоровый физически, здоровый нравственно. Такие люди способны многое выдержать, но они надламываются сразу.

Я был женат четвертый год, мы с Кирой жили отдельно, когда началось дело врачей. Отца это не коснулось, но я понимал, что ему грозит: с одним из тех, в кого на этот раз было прямое попадание, он полжизни проработал вместе. Кира боялась, что это отразится на нас, неминуемо отразилось бы, я чувствовал себя виноватым, что испортил ей жизнь, и мы, честно говоря, обра-довались, узнав, что отец решил ехать работать куда-то на Крайний Север: уже шли обсуждения, собрания, ему приходилось присутствовать, слушать. Но он не успел уехать: позвонил утром брат, сказал, что ночью у отца случился удар, инсульт. На меня это так подействовало, что я приехал к ним только на другой день. Отец уже никого не узнавал, только мычал. И опять кому-то в это время как никогда начинала улыбаться жизнь.

— Илья, ты занят? Что ты делаешь? — позвала Кира со двора. Она стояла у куста жасмина, прицеливалась в него взглядом, в руке рабочие перчатки решалась судьба этого куста.

— Знаешь, я все-таки думаю пересадить его вот туда, к беседке, раз уж мы приехали. Там, по крайней мере, он будет на солнце, а здесь только место занимает и фактически не цветет.

Дача цела, не сгорела, все вновь начинало обретать свое значение и смысл. Кира натянула перчатки, в которых она обычно возилась в саду, я пошел за лопатой и тачкой.

— Удобрение захвати! — крикнула она мне вслед. — Из кучи. И дерном прикрой.

Мы перетащили куст на новое место, полили, я заровнял яму. Оттого что мы не переоделись, мы все делали на расстоянии от себя, отстраняясь, чтобы не испачкаться, неловко и как будто неумело. А вообще я люблю возиться в саду. Мы не в первом поколении оторваны от земли, и мне доставляет удовольствие косить, пересаживать что-либо. Хлеб свой насущный я зарабатываю другим трудом, для меня это не работа, здесь я отдыхаю. И меня всегда поражает, как тут сразу видны результаты твоего труда.

За забором, за полем и речкой садилось на том берегу солнце, было видно, что оно сядет в тучку. Еще оно стояло высоко, слепило, но быстро холодало, звуки отдалялись, становились прозрачны.

— Как раз пересадили под дождь, — сказала Кира, тоже взглянув, как садится солнце. — Я что-то хотела еще… Да, вот что! Ты заровнял яму? Зачем? Я хочу отсадить туда отросток белой махровой сирени. Только надо сначала ведро навоза, сирень на навозе растет.

Мы отсадили еще сирень, притрамбовали, полили, присыпали сверху перегноем и листвой. Отойдя, посмотрели издали на смену декораций. При вечернем солнце наша дача с ее белыми ставнями, белыми ветровыми досками, порозовевшими на свету, была очень красивой.

— Почему мы здесь не живем постоянно? — спросил я. — У нас машина…