Меншиков

«Вот яд мужик! — волновался Корсаков, узнав о происках Курбатова. — Значит, что же теперь нам остаётся? — рассуждал сам с собой. — А остаётся теперь нам — подвести под Курбатова встречный подкоп».

И «подвёл»: подбил архангельских и других купцов подать на вице-губернатора обстоятельнейший встречный донос. И те не замедлили со всем тщанием перечислить откуда что к «прибыльщику» поступало: из Саратова — рыба, икра; из Казани — сафьян; с Дону — балыки; из Астрахани — осётры; из Сибири — соболя…

По доносу вице-губернатора на Соловьёвых и жалобе купцов на Курбатова назначен был розыск. Сенат направил в Архангельск дознавателя майора князя Волконского, с инструкцией: доподлинно разыскать воровство на обе стороны, кто виноват — Курбатов ли, Соловьёвы ли.

При розыске выплыли и другие дела. Установлено было, что и сам светлейший через подставных лиц «входил в казённые хлебных подряды». Для расследования этого преступления, связанного уже с «похищением казённого интереса», Пётр назначил комиссию под председательством Василия Владимировича Долгорукого.

5

— До гробовой доски, видно, придётся мне выжигать эти язвы, — сипло и зло говорил Пётр, обращаясь к Долгорукому, тыча пальцем в стопку донесений о незаконных поступках своих доверенных, приближённых. — Все советы мои словно ветер разносит!..

Долгорукий переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать. «Ляпнешь что-нибудь невпопад, — думал он, — а потом и съедят — либо сам государь, либо грозный Данилыч. Между ними судьёй быть… ох-хо-хо!» С его растерянного, пухлого, в ямочках лица не сходила натянутая улыбка, кроткие голубые глаза его виновато моргали. «И дёрнула же нелёгкая государя назначить меня в эту комиссию!»

Мастерски скрывали такие своё неприязненное отношение к реформам Петра и к нему самому как к носителю «перемен». Они выполняли, слов нет, все его предписания. Но как выполняли? Из всех щелей, казалось Петру выпирали при этом упорная, злая борьба между старым и новым, в которой на его стороне было напряжённое стремление как возможно быстрее переделать многое на лучший манер, а на их стороне — тщательно скрытое сопротивление его сокровенным стремлениям, этакое скаредное отношение к сохранению старого, этакая упорно-тупая защита отжившего. И дело, что поручалось таким, шло ни шатко ни валко, при несоразмерно великих затратах и денег, и сил, и, особенно, драгоценного времени. Он пробивал каждый шаг к новому, лучшему, стараясь побыстрее это новое укрепить и расширить, а они исподволь, скрытно воротили на такие порядки, при которых им можно бы было и работать спокойно и жить сытно, вольготно, как живали, бывало, их деды и прадеды.

И вот, сравнивая с такими Данилыча, Пётр каждый раз убеждался, что всем генералам да губернаторам его. Алексашу, всё-таки приходится до сих пор ставить в пример. «Ловок, крут! — размышлял. — В одном только этом году дал он казне сверх окладных сборов с губернии семьдесят тысяч рублей. У какого губернатора так ладно дело идёт? И это ещё при том, что Петербург дороговизною, провиантом, харчем и квартирою весьма отягчён, а другие места такой тягости не имеют!..»

Сегодня вот Данилыч докладывал: «Мясники завели бойни на Адмиралтейском острове, бросают всякую нечисть в речку Мью,[58] так что от вони нельзя проехать через неё». Просил указать: бить скотину подальше от жилья за пильными мельницами, а за метание в реку всякой нечисти и сора служителям, жившим в домах хотя бы и высоких персон, положить жестокое наказание.

— Добро! — потирал руки Пётр. — Вот это я люблю! По-хозяйски!

Указал: за метание в реку нечисти — бить кнутом. Торговцы костерили Данилыча:

— У него главное — чтобы чисто. А прок?.. На болоте-то!

— В чужих землях, говорят, нагляделся.

— Дело это на виду, чего он нагляделся-то.

— Ну, постой! Так будем говорить: раньше нашего брата он прельщеньем норовил подкупить, а теперь? Торговать на першпективах мешает, разносную торговлю совсем остановил.

— Да оно бы, может, торговать-то с лотков, с ручдуков там и не следовало — крику много, суматохи, толкучка, опять же и мусор… А только по немощам-то по нашим как без лотошной торговли?

— Сам с лотка торговал, должен, чай, понимать. Ну к разбойник!

— Разбойник как есть, это что говорить.

— Главная причина — всё здесь в руках у него. А в руках ежели у него, все становятся смирные. Мягче пуху. Взгляду боятся.

— Из грязи да в князи. Нос вздёрнул, хвост растопырил… Нет пущай кто другой под его дудку пляшет.

— И что его, чёрта, коробит?

— В Москве-то жили — то ли не жизнь была…

— А ворчали всё одно, дураки: и то нехорошо, и это плохо…

— Не от ума — это так.

Не стеснялся Меншиков докладывать Петру и о тем, что весь лёд на речках, каналах как есть, устлан навозом, что скотина гуляет по першпективам, портит дороги, деревья. И это Пётр принимал близко к сердцу. «По малым речкам и каналам ходить только пешим, — строго указывал он, — воспретить ездить на санях и верхами, скот без надзора на улицы не выпускать».

«Шаг за шагом порядок наводится. Так и должно, — думал Пётр. — Молодец губернатор».