Меншиков

В консилии трёх генералов царили непримиримые разногласия.

А между тем азовский гарнизон получил подкрепления с моря.

Первый блин выходил явно комом. А Алексашка ещё подливал масла в огонь:

— Может быть, мин херр, преображенцев расставить, чтобы примером показывали стрельцам да солдатам, как дело-то делать?

— Мели, Емеля, твоя неделя! — отмахивался от него Пётр. — Эк что удумала умная голова — рассеять лучший полк?

— А если без нас, без преображенцев-то, не выходит? Пётр помолчал, потом сердито ответил:

— Должно выйти… Отстань, смола, не твоего ума дело!

— А Тиммерман, — не унимался Данилыч, — ну какой толк от этого дряхлого немца? Он тебя, мин херр, числительнице обучал, а сам простого счета не знает… «Подкоп под турок вели, а своих в землю свели», — толкуют про немцев солдаты. Истинно! Ни одного турка не задели, а своих сколько они погубили этими треклятыми подкопами!.. Инжене-еры мусорные! Трём свиньям пойла разлить не сумеют, а туда же, подко-опы!..

— Знаю, — оборвал его Пётр, — какой Тиммерман инженер, а Брант корабельщик. Ну, а что сделаешь, когда лучших не сыщешь?

— Учили они нас с огненными шестами на штурмы ходить, а тут… шершни летают, ядрами лупят!

— Сразу ничего не бывает.

— Да генералы и теперь на консилии лаются. Кто из них прав, чёрт те знает…

— Что-о! — Пётр вскочил, дёрнул шеей. — Суёшь нос, проходимец! — Схватил дубовую трость.

Но Алексашка успел бомбой вылететь из палатки.

Сентябрь стоял тихий и тёплый. Будто отуманенное, солнце в ясном голубом небе с белыми круглыми облаками ещё грело по-летнему, но уже пожелтели травы и листья, полетела над полями лёгонькая радужная паутинка, птицы перед отлётом за море уже начали собираться в дружные стаи. Надвигалась осень, а с ней неизбежные ненастье, распутица, холод. Возникали вопросы: как дальше, глубокой осенью, стоять войску в открытой степи, под проливными дождями, как подвозить по раскисшим черноземным дорогам провиант, боеприпасы, фураж?

К тому же в лагере начались повальные болезни солдат, падеж лошадей. Пётр вынужден был снять осаду Азова.

Не больше сделано было Шереметевым и Мазепой в низовьях Днепра.

9

Первая неудача не заставила Петра отказаться от намерения овладеть Азовом — наоборот, с изумительной энергией начал он готовить новые средства для обеспечения успеха второго похода.

Убедившись, что многоначалие в армии пагубно, Пётр назначил главнокомандующим над всеми войсками боярина Алексея Семёновича Шеина, приобретшего некоторый опыт в прежних крымских походах. Очевидно было также и то что Азова не взять, если не будет заперт вход в него с устья Дона. Для блокады крепости с моря нужны корабли. И Пётр принял решение: построить флот в течение осени и зимы.

Местом для постройки судов был назначен Воронеж. В городе этом, окружённом со всех сторон хорошим корабельным лесом, судостроение велось издавна ещё потому, что главным образом отсюда шёл сплав «жалованья» — хлеба, сукон, холстов и военных припасов, — отпускаемого государем донскому казачьему войску.

К концу февраля 1696 года были заготовлены части для двадцати двух галер и четырёх брандеров; работали солдаты Преображенского и Семёновского полков, воронежские судовщики, плотники, согнанные из разных мест к государеву делу. В лесистых местах, прилегающих к Дону, — возле Козлова, Доброго, Сокольска, — 26000 рабочих должны были срубить к весне, для погрузки сухопутного войска, 100 плотов, 300 лодок, 1300 стругов.

Пётр ещё в конце зимы прискакал в Воронеж и сам принялся за топор и циркуль. Мешала больная нога. Приходилось сильно опираться на плечо неразлучного Данилыча. Свой глаз нужен был всюду, и Алексашка вынужден был водить Петра по всем участкам работ.

Затруднений в строительстве было хоть отбавляй. Тысячи рабочих не являлись на указанные места, многие убегали с работ, подводчики разбегались с дороги, бросая перевозимую кладь, — горели леса — и именно там, где рубили струги, «через что струговому делу чинилось великое порушение. а морскому воинскому походу остановка», в кузницах не хватало угля…

Погода тоже «чинила порушение и остановку»: крепчайшие морозы стояли до первой половины апреля. Снег на судовых дворах, звонко хрустевший при каждом, даже самом лёгоньком, шаге, был сплошь усеян свежей, пахучей щепой. Днями падал редкий снежок, но всё холодело, яснело, а к ночи так примораживало, что звёзды казались огнями, горевшими на тёмно-синем покрове.

— Ну и студёно ж на дворе! Вызвездило страсть! — крякал Пётр, входя в избу, обирая сосульки со своих «котских» усов, двигая плечами, потирая их ерзающим полушубком. — А канаты, мин брудор, — обращался к Данилычу, — надо в Москве вить. И о том напомни, чтобы Францу Яковлевичу написать. В такой лютый мороз здесь, на ветру, их вить — руки заходятся. Сам пробовал — ничего не выходит.

— А в Москве? — спрашивал Меншиков.

— В Москве можно тёплые сараи найти. На Яузе при стекольном заводе, к примеру, такие хоромины есть, что вей сколько хочешь.

Данилыч подхватывал: