Меншиков

— А это уж наша забота, — проворчал Федосей. — Правда-то прежде нас померла, — опять принялся гнуть он своё. — Нынче поискать да поискать таких, кто режет всё напрямик, не жалеет себя. «Прямьем веку не изживёшь» — нынче так ведь считают.

И опять согласился Данилыч, не придав, видимо, никакого значения словам Федосея:

— Да! Всегда, когда бы ни вспоминал я дядю Семёна, было мне словно бы лет восемнадцать. А теперь я…

— Сильнее любого! — скалил зубы цыган Федосей. — Я же тогда, помнишь, в Воронеже, тебе говорил, что ты самый главный после царя, а ты осерчал. Данилыч нахмурился.

Опять хвостом завилял? Ох, мало тебя, чёрта двужильного, драли! — сказал с сожалением.

— Нет, Александр Данилович, много. На десятерых хватит. Да я ведь не гордый, — блеснул агатовым глазом. — За науку всегда спасибо скажу — что государю, что тебе, что Фёдору Юрьевичу. Сам же ты говорил после первой-то Нарвы, помнишь: «За битого двух небитых дают». Ну, коли вы с государем биты были, то уж нам-то, грешным, и сам бог приказал.

— Ох, посмотрю я на тебя, на цыгана, — стонал Меншиков, — загонят тебя, зубоскала, куда ворон костей не таскал!

— А жалко, поди?

— Жалко! — сознался Данилыч, ухватил Скляева за виски. — Золотая же головушка, как государь говорит. — И, наклоняясь к его уху, добавил: — Чай, ты тоже из наших квасов. Одного поля ягода!

13

В следующем. 1705 году Пётр уже собирался начать военные действия в Финляндии, чтобы отвоевать у шведов Выборг и Кексгольм, но события на Западе заставили его отказаться от предполагавшихся операций.

В Польше в это время происходили ожесточённые схватки между сторонниками короля Августа и ставленником Карла, познанским воеводой Станиславом Лещинским[30]. По наущению Карла, кардинал Радзевский собирает в Варшаве сейм и объявляет Августа отрешённым от престола. Август в свою очередь собирает сейм в Сандомире и объявляет изменниками всех участников варшавского сейма…

— Заварилось! — хватался за голову Пётр. — Опять расхлёбывай, опять помогай!.. Разве то выразишь? Хуже быть невозможно!

— А может, мин херр. не под дождём, подождём? — сказал Данилыч. наклоняясь, заглядывая в глаза, думая: «Тьфу! Типун тебе на язык! Это же последнее дело!»

— Нет, брат! — возразил ему Пётр строго и убеждённо. — До слова крепись, а за слово держись! Попятишься — раком назовут. Должен ты это понять. У нас так.

— Та-ак… Раком назовут? Ещё что будет? Ох, — вздыхал Меншиков, — и тяжёлый наш хлебушко!

— Ну, дурак! — нахмурился Пётр. — Об этом ли теперь думать?

— Я к тому: главная причина, мин херр, — не унимался Данилыч. — неужто опять все войска нам в Курляндию гнать?

— И погоним, раз так обернулось. Союзники! Ничего не поделаешь.

— На все наши планы с финляндским походом, стало быть, теперь крест положить?

— Да, придётся поход отложить. Но нет худа без добра. Теперь, после своего низложения, Август должен злее сопротивляться.

— Какой там! — махнув рукой, язвительно заметил Данилыч.

— Что, ненадёжный союзник?.. Но кое-какие силы шведов он оттянет-таки на себя. И то помощь.

Весной 1705 года войскам был отдан приказ двинуться в Курляндию.

Приехав в Витебск, в ставку Шереметева, Меншиков вручил ему приказание Петра разделить армию на две части, конницей командовать Шереметеву, пехотой — Огильви.

Сильно расстроило это Бориса Петровича, «Какою то манерою учинено и для чего, один творец сведом. — писал он Фёдору Алексеевичу Головину. — По премного я опечалился и в болезнь впал. Данилыч много со мной разговаривал, но ни на что ответу не дал».

— Какой тебе, Борис Петрович, ещё ответ дать? — пожимал плечами Данилыч. — В приказании же государя прописано всё!

— Что прописано? — горячился фельдмаршал. — Что Огильви сделает с одной пехотой? Как будет провиант собирать? Ведь без конницы это немыслимо!

— А чего ты кручинишься об Огильви?

— Да не о нём, а о деле. Пехота же останется без харчей!

— Да и у обоих фельдмаршалов будет не без контры за раздвоением. — г хитро прищурился Меншиков. — Так ли я полагаю?

— Ох, так! — вздохнул Шереметев.

— Ничего, Борис Петрович, — хлопнул Шереметева по плечу, — авось обомнётся.

Где собака зарыта, проницательный Данилыч, конечно, догадывался. Дело было не только в умалении власти фельдмаршала Шереметева и не в том, как пехота Огильви будет добывать себе провиант. А дело было в том, что Борису Петровичу, боярину, полководцу, старого закала, многое ещё нужно было усваивать заново, многое из того, что казалось горбатым, прочно и ладно укладывать в голове. Известно, как трудно, особенно первое время, давались ему, великому мастеру осадных боев, маневренные, быстротечные операции. А тут Пётр поручает ему командовать самым подвижным родом войск — кавалерией!..