Меншиков

Продолжая централистскую политику Петра, Меншиков готов был пойти лишь на такие временные тактические отступления, которые только внешне вроде как восстанавливали самоуправление гетманщины. Малороссийская коллегия все прочнее становилась во главе управления Левобережной Украины отнюдь не для того, чтобы «малороссийский народ от старейшин налогами утеснен не был», как обещающе-тонко сказано было в указе Петра об учреждении в Глухове этой коллегии, а с целью «давнины переменить» и «поступать», как прямиком выражался председатель Малороссийской коллегии генерал-майор Вельяминов, имея в виду объединение Украины с империей. «Пожили на свете по-старому, посрамили добрых людей! — говаривал он, с многозначительным видом поднимая вверх палец. — Ахи да охи, да бабьи вздохи… Довольно! Быть правым или неправым — сие зависит от места, кое человек занимает в табеле о рангах. Вот по-новому как!»

Словом, казацкая старшина недаром усматривала в учреждении Малороссийской коллегии покушение на ее политические права.

Рядовые же казаки и пахари, отчаявшись в поисках справедливости, громили и громили помещиков… И опять-таки особо значительными крестьянские восстания были именно в годы правления Малороссийской коллегии…[93]

И Александр Данилович Меншиков принимает решение:

«В Малой России, ко удовольствию тамошнего народа, поставить гетмана и прочую генеральную старшину во всем по содержанию пунктов, на которых сей народ в подданство Российской империи вступил».

Объявлен был именной указ императора:

«Пожаловали мы, милосердуя о своих подданных малороссийского народа, указали: доходы с них денежные и хлебные сбирать те, которые надлежат по пунктам гетмана Богдана Хмельницкого, а которые всякие доходы положены с определения коллегии по доношениях генерал-майора Вельяминова вновь, те оставить вовсе и впредь с них не сбирать».

Предложение Сената «о позволении великороссиянам покупать земли в Малороссии» было отвергнуто, «дабы от того малороссиянам не было учинено озлобления». Положено: «малороссийским делам быть в Иностранной коллегии», чем восстановлено было особое значение украинских областей. «Гетману и генеральной старшине, — сказано было в указе, — быть и содержать их по трактату гетмана Богдана Хмельницкого».

Украина снова получила гетмана; лифляндское шляхетство просило сейм — ив Верховном Тайном Совете «на 1727 год сейм позволили».

Меншиков распоряжался, командовал.

Голицыны притихли; сын и отец Долгорукие, по-видимому, увлеклись выполнением своих придворных обязанностей.

— Лезут в фавор! — ворчал Дмитрий Михайлович Голицын. — Обрадовались, гоф-лизоблюды! Пустил светлейший козлов в огород!..

Старый, обрюзгший, длиннолицый и жесткий, он отпугивал всех своими злыми речами.

— Долдоны! — рычал на своих. — Да ни для какой цели — слышите! — ни для чего на свете я не откажусь от своей самостоятельности, независимости!.. Что вы мелете? Передать себя и род свой в полное распоряжение другому? Смотреть кому-то постоянно в глаза? Угодничеством, как Долгорукие, добиваться фавору?.. Не-ет, Голицыны не такие!..

— А Меншиков? — спрашивали у него. И Дмитрий Михайлов бешено гаркал:

— Что Меншиков? Опоздали, милые!.. Данилыч был фаворитом Петра Великого, он не хочет быть фаворитом Петра Малого! Он хочет быть опекуном, отцом!.. Так? Пирожник, — заметьте: пи-рож-ник, — и тот по нонешним временам не хочет гнуть шеи своей перед… — Махнул рукой, мял воротник. — Э, да что там толковать! Голицыны? Да Голицыны всегда сияли собственным светом!..

— Ну, этот свет слаб в сравнении с тем, которым вот-вот будут озаряться князья Долгорукие, — нарочито ласково и весело возражал ему «тонкий» родич, князь Петр.

И Дмитрий Михайлович бросался в кресло, не слушая возражений, глухо ревел.

— Боже милостивый! Что творится! Да есть ли где еще такие порядки, будь они трижды неладны!.. Голицыны!.. поймите вы, ради Христа, — ну кто больше нас имеет право на расположение и благодарность государя Петра Алексеевича?.. Мы же ведь изначала и постоянно приверженцы его отца и его самого! Всегда мы считали его одного законным преемником деда!.. Так или нет?..

Он понимал, что такая приверженность редко оценивается как следует, тем не менее она могла быть оценена теперь. Он знал, что самый лестный отзыв о нем состоял в том, что его считали при дворе честным человеком — и только. И это более всего его возмущало. «Разве можно заслуги Голицыных, — искренне негодовал Дмитрий Михайлович, — разве можно заслуги этого рода равнять с „прозябанием“ Долгоруких! Ведь Голицыны…» И он, не упуская ни единой подробности, разбирал все корни и корешки генеалогического дерева рода Голицыных, с наслаждением копаясь в седом прошлом этого «великого», по его непреклонному убеждению, рода.