Меншиков

Отец с матерью полагали, что дети, общаясь с ними письмами, обретут навыки в составлении бумаг и, кроме того, написание «своеручных» писем отвлечет их от праздности. На поверку оказалось, что педагогические приемы княжеской четы не выдержали испытания – внушение не подействовало, что явствует из письма родителей к детям, отправленного с Петровских заводов в 1724 году: «При разлучении нашем с вами приказывали мы вам, дабы ежедневно уведомляли нас о состоянии здравия своего чрез нарочных денщиков письменно, а потом предлагали вам, чтоб сверх того письма посылали на отправляемой из Адмиралтейства на Петровские заводы почте, но по се число ни единые строки от вас не получили, от чего в немалое пришли сомнение». Дети проявляли свойственный молодости эгоизм и уклонялись от написания писем. Лень отправлять «своеручные» послания подавляла все прочие чувства, в том числе заглушала и мысль, что молчание могло вызвать тревогу родителей. Таким образом, клятвенные заверения проявлять во всем дочернее и сыновнее послушание – не что иное, как дань формуляру писем тех времен, реального значения они не имели.

Последний раз по этому поводу сын просил прощения 18 апреля 1726 года. Причина тому, что послание «писано не моею рукою», – приезд тетушки. С приездом Варвары Михайловны связано написание Александром Александровичем письма конечно же не по собственной инициативе, а по ее совету и при ее живейшем участии. В тот день сын подписал два письма: одно было адресовано матушке, другое – отцу. Сын просил мать о заступничестве и «предстательстве» перед отцом в помиловании служителей, наказанных за различные проступки. Письмо к отцу было более пространным – просьбу Александр Александрович подкрепил мотивировкой, содержание которой свидетельствует о том, что за спиной двенадцатилетнего мальчишки стоял взрослый человек, изощренный как в лести, так и в интригах.

Сына, оказывается, «приводит в печаль» то обстоятельство, что императрица «для многолетнего здравия своего» амнистировала колодников, отбывавших наказание на каторжном дворе и в коллегиях. «А понеже государь-родитель, – льстил сын отцу, – ваша светлость первый министр, то паче других милосерду быть подобает». Милосердие надо проявить тем более, что светлейший-старший, по мнению светлейшего-младшего, «не токмо Всероссийской империи, но и во всей Европе как в действах, паче же о милосердии снисходительствованием ко всем имя вашей светлости проставляется». [412]Откликнулся ли полудержавный властелин на призыв своего сына, мы не знаем. Известно лишь одно – это письмо Александра Александровича от апреля 1726 года было последним в переписке детей с родителями.

КРУШЕНИЕ

И вот семейная идиллия светлейшего разрушена. Меншиков и Дарья Михайловна из домашнего заточения обращаются за защитой к императору и его сестре Наталье. Но разве он сам пощадил зятя Девиера, когда жена его, родная сестра Александра Даниловича, слезно молила о снисхождении: «Светлейший князь, милостивый отец и государь, приемляю я смелость от моей безмерной горести труднить вас, милостивого отца и государя, о моем муже, о заступлении и милостивом предстательстве к ее императорскому величеству, всемилостивейшей нашей государыни, дабы гнев свой милостию обратить изволили». [413]

Это письмо, полное безысходности и отчаяния, поданное Анной Даниловной 30 апреля, осталось без ответа – свирепые законы борьбы за власть не знали пощады: Девиера отправили в Сибирь. Теперь так же повисали в воздухе его собственные мольбы. Вместо удовлетворения просьбы Петр II подписал указ о ссылке его, лишенного чинов и наград, в нижегородскую вотчину: «Указали мы князя Меншикова послать в Нижегородские деревни и велеть ему жить тамо безвыездно, и послать с ним офицера и капральство, солдат от гвардии, которым и быть при нем». По просьбе опального вельможи нижегородская вотчина была в тот же день, 9 сентября, заменена ссылкой в Ранненбург – крепость близ Воронежа, сооруженную по чертежам Петра I.

Последний раз Меншикову довелось быть в Ранненбурге семь лет назад. Тогда к приезду владельца в крепости был наведен лоск. Теперь на всем лежала печать запустения: 197 оконных рам оказались без стекол, а в 153 окошках обветшала слюда, обстановка дома не шла ни в какое сравнение с роскошью, оставленной князем во дворце в Петербурге. Здесь были обнаружены три старых стула, обитых кожей, семь дубовых и липовых столов, единственный стул из орехового дерева заморской работы, впрочем, тоже ветхий, несколько стульев русского мастерства, требовавших ремонта. [414]