Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских

3. Апресян В. Ю. Эмоции: современные американские исследования // Семиотика и информатика. Вып. 34. М., 1994. С. 83.

4. Ekman P. Expression and the Nature of Emotion // Approaches to Emotion. Lawrence Erlbaum Associates Publishers, 1984.

5. Рубинштейн Л. С. Основы общей психологии. М., 1946.

6. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды. Т. 2. М., 1995. С. 453–465.

7. Вергилий. Энеида. 1 кн. М., 1971. С. 130.

8. Овидий. Метаморфозы. 1 кн. Ст. 179. Л., 1937.

9. Какабадзе 3. М. Проблема «экзистенциального кризиса» и трансцендентальная феноменология Эдмунда Гуссерля. Тбилиси, 1996.

10. Gignoux V. La philisophic existentielle. Paris, 1955.

11. Бердяев H. A. О рабстве и свободе человека. Париж, 1972.

12. Wiezbicka A. Semantic Primitives. Frankfurt, 1972.

13. Иорданская Л. Н. Попытка лексикографического толкования русских слов со значением чувства // Машинный перевод и прикладная лингвистика. 1970. Вып. 13.

14. Плунгян В. А. К описанию африканской «наивной картины мира» // Логический анализ языка. Культурные концепты. 1991. С. 156.

15. Barthes R. Fragments d’un discours amoureux. Paris, 1975.

Глава тринадцатая Представление французов и русских о страхе

Слово страх, зафиксированное в древнерусском и старославянском языках с XI века, не имеет явной этимологии (ЭСРЯ). Не имеет оно и явных соответствий в других индоевропейских неславянских языках. Возможно, оно связано со словом строгий (ИЭССРЯ), что представляется достаточно мотивированным и с точки зрения экстралингвистичесих факторов: страшение – один из способов воспитания повиновения, качества, культивируемого как в детях, так и у гражданских лиц. Однако представляется любопытным тот факт, что устрашение скорее связано с наказанием, а не с пробуждением в человеке (ребенке) экзистенциального страха перед потусторонней силой, будь то смерть, дьявол или проявление неконтролируемого животного начала в человеке. На эту мысль нас навел беглый анализ русских сказок, в большинстве которых главный герой (Иванушка-дурачок или Иван-царевич) не отмечен страхом или трепетом перед мифологическим злодеем (часто даже зооморфным – Змей Горыныч, Соловей-разбойник и пр.), а по глупости своей «прёт напролом» и именно через глупость, а не через добро побеждает «исчадье ада». Отметим точку зрения Д. С. Лихачева, рассматривавшего глупость в контексте исследования русской доброты (1). Такой особый вид бесстрашия представляется нам в большой степени характерным для русского сознания, зачастую приводящего человека к «глупой» гибели, но также к подвигу и бесстрашию в бою, что делало русских на протяжении многих веков безусловно сильными военными противниками, сумевшими победить Наполеона и Гитлера. Очевидно, что это не единственная причина одержанных побед. Но если посмотреть на русский страх шире, связать его с природным фатализмом (чему быть, того не миновать), отсутствием привычки подвергать события и обстоятельства окончательному анализу, а также отсутствием массового фобического невроза, происходящего от удивительной стабильности жизненного уклада (у феодализма и социализма немало общего, не так ли?), то становится понятно, что подсознательное отношение русских к страху как к чему-то крайне индивидуальному и малодостойному – действительно глубоко специфическая черта этого типа мировоззрения. Привычное для нас суждение, что страх – это слабость, как мы увидим далее, разделяется далеко не всеми народами.