Менуэт

ресовало меня. Гораздо интереснее было мне услышать о том, как она ест, как она спит, как кровь ее с помощью сердечного насоса прокачивается по сосудам и каким она представляет себе Бога, в которого верит вся ее семья. Но ничего из этого она не ведала и сама. Заканчивала она все письма вполне выверенным: "Тысяча поцелуев". Она почти никогда не целовала меня. Впрочем, ее поцелуи не были настоящими, они не походили на то, как целуются влюбленные, - на жадное утоление жажды колодезной влагой, а ведь иногда надо целоваться именно так, словно ты блудливо роешься в пещерке, откуда берет начало родник. Для нее поцелуй был совмещением губ и губ, простым тактильным контактом - таким же формальным, как рукопожатие. "Мой мальчик", - писала она. Отчасти она чувствовала себя моей мамой, следовательно, наверняка знала, что я никогда не привыкну к жизни людей, что я так и останусь ничего не разумеющим среди них. В какой-то степени я всегда пребывал ее ребенком, странным и несколько непослушным, от которого некоторые вещи следует прятать, а другие как можно дальше убирать - те вещи, которыми, по ее убеждению, я никогда не смог бы надлежащим образом ни распоряжаться, ни пользоваться. Я виделся ей юношей, тихим странным мальчиком, никогда не решавшимся удаляться далеко от дома. Когда я действительно был подростком, то мог еще пофантазировать о том, что вот когда-нибудь женюсь и стану жить в тихом местечке, пропуская свою кружечку пива каждым воскресным утречком и ведя неторопливые разговоры. Однако весьма скоро я понял, что ни с кем не смогу вести разговоры. Все говорили о своих женах и о своей зарплате всегда о фактах, но никогда о причинах - никогда о "почему?" или "зачем?" всех этих дел. Я мог вести длинные разговоры лишь с самим собой. Я мог лишь себе задавать вопросы: почему именно Христос был избран ими как символ цивилизации? Почему именно этот мужчина висит в наших комнатах - голый, со смешным половым органом, вынужденным быть спрятанным под набедренной повязкой, - с половым органом, который он ненавидел на протяжении всей своей общественной жизни и расценивал как балласт? Так почему же тогда именно Христос висит на стенах наших спален как некий тайный свидетель, уменьшая и без того скромное мое удовольствие, - почему человечество избрало именно его, а не кого-нибудь из Неронов, или из Пифагоров, или, скажем, из каких-нибудь там Блаватских с их психически нездоровыми глазами? Почему оно не избрало 22-летнюю предводительницу банды - атаманшу, на счету которой не менее семнадцати жертв (по-моему, эти газетные формулировки - просто невыносимые

ОТКРЫТИЕ: ГЛАВАРЕМ ЭТОЙ БАНДЫ ОКАЗАЛАСЬ 22-ЛЕТНЯЯ КРАСОТКА, ОБЛАДАЮЩАЯ, БЕССПОРНО, ЗАВИДНЫМ ХЛАДНОКРОВИЕМ: НЕ МОРГНУВ ГЛАЗОМ, ОНА ЗАЯВИЛА, ЧТО ПРИСУТСТВОВАЛА ПРИ 13 УБИЙСТВАХ, ВЫСТУПАЯ НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ ИНИЦИАТОРОМ НЕКОТОРЫХ И ДАЖЕ БЕРЯ РУКОВОДСТВО ПО УМЕРЩВЛЕНИЮ ЖЕРТВ НА СЕБЯ - БАНДА СОСТОЯЛА ИЗ 12 УБИЙЦ-РЕЦИДИВИСТОВ ПО КЛИЧКЕ "ДВЕНАДЦАТЬ АПОСТОЛОВ", НА ДОПРОСЕ АТАМАНША ОПИСАЛА, КАК ОДИН ИЗ АПОСТОЛОВ ОДНАЖДЫ БРОСИЛ ЕЙ НА