Мера бытия

Слова Сергея про разные ценности Катя вспомнила на следующий день, когда они с Машей дежурили в своём квартале. Кругом один снег, сугробы и дома со слепыми окнами. Людей было совсем мало, и почти все они тянули за собой саночки: кто с ведром воды, кто со скрюченным дистрофиком, кто с покойником.

Мороз вызверился так, что казалось, даже воздух замёрз до состояния льда, ломаясь в лёгких при каждом вдохе и выдохе. У Маши заиндевели ресницы, и Катя рукой в варежке проверила свои ресницы, хотя не могла почувствовать их сквозь шерсть грубой вязки.

Варежки подарила старушка, которой она помогла донести до дома кастрюльку с водой. Бабушка дарила их торжественно, с глазами, полными радости:

— Возьми, внученька, потешь мою душеньку. Вы, девушки, для нас словно ангелы с небес.

«Ангелы в казённых валенках», — подумала Катя, хотя слова старушки приятно тешили самолюбие.

Обстрел начался по расписанию, около пяти вечера. Когда снаряд ухнул в конце улицы, Катя с Машей разошлись в разные стороны и стали останавливать прохожих, не давая пойти под обстрел. Часто люди спорили или даже пытались сбежать. Измученным ленинградцам обстрел казался досадной задержкой, потому что они давно перестали бояться смерти.

Усмотрев впереди одиноко бредущую фигуру, Катя повысила голос:

— Гражданин, эта сторона улицы особо опасна! — Написанная голубой краской табличка с предупреждением была нарисована на соседнем доме, и прохожий мог не обратить на неё внимание. — Гражданин, остановитесь!

Но человек упрямо шёл вперёд, прямо под разрывы снарядов. Иногда, выбившись из сил, он останавливался, опирался руками на колени и отдыхал. Так делали многие, зная, что если свалишься, то навсегда останешься лежать в снежном сугробе, потому что дистрофики не могли самостоятельно подняться на ноги.

Махнув Маше, чтоб оставалась на месте, Катя прибавила шаг и догнала мужчину.

— Гражданин, туда нельзя, обстрел!

Он повернул к ней полное, бледное лицо, от водянки раздутое, как шар, наполненный водой. Катя не гадала, сколько ему лет. Могло быть двадцать, а могло семьдесят. Голод всех ровнял под одну гребёнку.

— Девушка, мне очень надо. Если остановлюсь, то не дойду. — Он говорил очень медленно, выдыхая изо рта прозрачное облачко пара. — Вы понимаете, я стал засыпать на ходу, значит, сил совсем не осталось.

Катя сурово свела брови, словно говорила с ребёнком:

— И всё же нельзя идти под обстрел. Давайте я провожу вас в убежище и вы отдохнёте.

— Нет-нет, прошу, не останавливайте. У меня очень важное дело.

Он снова двинулся вперёд, но Катя не отпускала, тогда он остановился, с обречённостью посмотрев на небо, в котором ветер мотал аэростаты. На лице его отразилась такая мука, что Катя не удержалась и пообещала:

— Когда обстрел закончится, я вас провожу.

— Правда?

Мужчина потёр щёки кулаками, обмотанными разрезанным шарфом, и вдруг спросил с нерешительностью в голосе:

— Скажите, а вы верующая?

Сперва Катя растерялась, но потом вспомнила про подаренный крестик и про то, как просила Бога сохранить Сергея от гибели. Ответить «нет» значило соврать, и она твёрдо сказала:

— Да.

У мужчины вырвался вздох облегчения. Позволив Кате отвести себя в бомбоубежище, он попросил её присесть рядом на скамейку у входа.

В этот час бомбоубежище было почти пусто, только в дальнем углу под грудой тряпья кто-то шумно ворочался. От обледеневшей скамейки по спине тёк холод, пробирая до костей.

Неловкими движениями сдёрнув обмотки из шарфа, мужчина выпростал руку с гноящимися раздутыми пальцами и засунул её за пазуху.

— Сейчас, сейчас. Не уходите, девушка.

На улице ухали снаряды, поэтому Катя поторопила:

— Пожалуйста, быстрее, у меня нет времени, я на дежурстве.

Согнув плечи, мужчина заторопился, а потом вытащил из кармана серёжки с гранёными зелёными камушками и протянул Кате.

— Возьмите. Это серьги моей жены Лиды. Она умерла неделю назад.

Не понимая, зачем мужчина даёт ей серьги, Катя отпрянула:

— Нет! Я не могу это взять.

Мужчина качнул головой в заячьей шапке:

— Возьмите. Отнесите в церковь, пусть отдадут для Победы. Я знаю, что в церкви собирают деньги на танковую колонну. Чувствую, мне самому не дойти, а жене обещал.

В его умоляющем взгляде сквозила такая безграничная доверчивость, что Катя не выдержала:

— Хорошо, я отнесу ваши серьги.

…Взяла. Славная девочка. И взгляд у неё хороший, умный.

Мужчина медленно повалился на бок и прикрыл глаза. Теперь можно и заснуть, главное, чтобы приснилась Лида, а ещё лучше — пришла и забрала к себе. Есть ему не хотелось, а это верный признак скорого конца. Сначала голод пожирает мышцы, потом органы, оставляя нетронутым только мозг и душу. Душу голоду он не отдал, не поменял Лидины серьги на хлеб — выполнил завещание. Мужчина улыбнулся: хорошо уходить из мира с чистым сердцем. Не размыкая век, он почувствовал, как подошла Лида, взяла за руку и повела за собой в голубую высь, где нет ни горя, ни страха.

* * *