Мера бытия

Видное место в арсенале печатной пропаганды Ленинграда в тот период занимали также плакаты, лубки, карикатуры. Ленинградские художники Серов, Кочергин, Авилов, Любимов, Горбунов и другие возродили в «Окнах ТАСС» боевые традиции печати времен Гражданской войны. Эти выпуски получили всеобщее признание. Они вывешивались на центральных магистралях города и на предприятиях, в райкомах ВКП(б) и агитпунктах, в воинских частях и учреждениях. В «Окнах ТАСС» наряду с агитационным плакатом и стихотворным или прозаическим текстом широко использовались документальные фото, важнейшие сообщения советского Информбюро. В выпуске «Окон» принимали участие многие рабочие и служащие, приносившие в редакцию свои рисунки и стихотворные подписи[3].

* * *

– Беженка, говоришь? К тёте приехала? – Управхоз Егор Андреевич протянул Кате кружку горячего чая и пододвинул сушки, за неимением вазочки сложенные в стеклянную банку. – Показывай документы, а то вдруг ты диверсантка!

Они сидели в тесной каморке домового хозяйства, обставленной с казённым аскетизмом – стол, два стула, полки на стене и узкий топчан, укрытый солдатским одеялом. На стене наклеенный на картонку портрет Сталина из журнала «Огонёк».

С благодарностью приняв нехитрое угощение, Катя вспыхнула:

– Я не диверсантка, а комсомолка. Правда к тёте приехала. К Людмиле Степановне Ясиной. Она в пятнадцатой квартире жила.

– В пятнадцатой? – Егор Андреевич сощурил глаза, припоминая. – Не знаю такой жилички. В пятнадцатой Гришины живут – сам хозяин и дочка. В прошлом году домработницу Нюську прописали. До жути вредная баба. Чуть не каждый день с жалобами бегает. Я здесь давно живу, а про Ясину никогда не слышал. Врёшь, поди.

– Как это – врёшь?! – От возмущения Катя едва не поперхнулась. С размаху поставив кружку на стол, она распахнула саквояж и вытащила посылку. – Вот, смотрите!

Егор Андреевич пошарил в кармане, водрузил на нос очки и прочитал обратный адрес.

– Да, загадка. А может, ошибка. Знаешь, как бывает? Попросила почтальоншу посылку отправить, а та случайно другой адрес написала.

А иной раз человек нарочно другой адрес пишет, чтобы его не отыскали.

Подумав, что в словах управхоза есть резон, Катя вздохнула:

– Похоже, вы правы.

Она оглянулась на звук открывшейся двери, в которую заглянули две старушки, одна в шляпке, другая в очках:

– Егор Андреевич, мы заступаем на дежурство. Будут указания?

– Какие тут указания? Сами всё знаете: при налёте организовать укрытие населения в бомбоубежище, послать наряд на крышу тушить зажигалки, наблюдать за посторонними.

Старушка в шляпке глубоко вздохнула, а старушка в очках сказала:

– Слушаемся, товарищ управхоз.

Когда старушки ушли, в конторке ненадолго повисло молчание, разбитое хрустом сушки в пальцах Егора Андреевича. Он сунул обломок в чай, дождался, пока спёкшееся тесто наберёт воду, и поддел его чайной ложкой:

– Что дальше делать думаешь?

Катя пожала плечами:

– Не знаю. Хотела на фронт пойти, но мне ещё восемнадцати нет. Буду работу искать – Ленинград город большой.

– Мыслишь в верном направлении, но с работой трудно – предприятия эвакуируют, не до новых работников, сама понимаешь. Новичков ведь ещё обучить надо, ремесло в руки дать, а не сразу за станок ставить. С заводов и из институтов народ сейчас тысячами увольняют, сажают на иждивенческую карточку.

– Всё равно буду искать, – сказала Катя, – мне идти некуда. В нашей деревне Новинке уже фашисты хозяйничают, а избы председатель сельсовета сжёг, чтоб гадам не достались.

Егор Андреевич досадливо крякнул:

– Прёт и прёт немец. Не знаю, что тебе и сказать, девонька. Я в Первую мировую на германском фронте Георгия заработал. Тоже много безобразий повидал, но так, как нынче, немчура не зверствовала. Ни их, ни наши солдатики мирное население старались не задевать. А в Польше было, что местный ксёндз нам ещё и стол накрыл. Ну, то есть не нам, а офицерам. Но солдатам тоже перепало по кружке пива да по куриной ножке. До сих пор помню, как я ту ножку грыз. Поляки знатно кухарить умеют. Да и наголодались мы на казённых харчах.

Он задумался. Молчала и Катя, слушая, как из радиоточки раздаётся мерный стук, словно кто-то осторожно бьёт палочкой по дереву: тук-тук, тук-тук. Или дождь по чердаку барабанит, как дома в Новинке, когда у них с мамой в избе прохудилась крыша.