Мера любви

А вот и дом… Обыкновенный частный дом. Снайперская, 58. Зелёные ворота с облупившейся краской. Толкаю калитку. Кира… Она мыла крыльцо, наклонившись, подоткнув для удобства выцветшее короткое платье. И я опять увидел её ноги, от которых не мог уснуть, сходил с ума уже несколько недель…

Как мучительно, как долго мы с Кирой здоровались… Кира, конечно, не ожидала моего появления. Она так и села на мокрое крыльцо, продолжая держать в руках половую тряпку. С тряпки стекала вода… Кира расправила платье и, насколько могла, постаралась натянуть, прикрыть им коленки. А платье было коротким, всё равно… Я на них смотрел…

Я делал вид, что ничего не произошло. Что это и не я себя вёл так по-свински. А Кира не хотела узнавать во мне меня прежнего, того, кому писала письма с весёлыми легкомысленными надписями: «Жду ответа, как соловей лета!..». Она уже не ждала от меня ответа.

Я топтался у крыльца, чувствовал себя по-идиотски. Понимал, что, если меня сейчас попрут со двора, то будут совершенно правы. Если ещё и тряпкой вслед – всё по заслугам.

Но Кира не прогоняла.

Будто и не о чём было говорить, но мы так и находились в этом странном положении – Кира – сидя в луже воды на крыльце, я – напротив. Солнце печёт. Всё будто замерло.

– Мне нужно кроликов покормить, – сказала Кира.

– Можно мне с тобой?

Она не ответила. Встала, пошла через двор в сарай.

Я пошёл следом. За Кирой следом, через двор. От ворот и до самого сарая по земле тянулась стальная проволока. Наверное, для собаки. Сейчас – как выскочит волкодавище… Не выскочил…

В сарае полумрак. Прохлада. В мешке у клеток стояла свежая трава.

– Это ты за травой ходишь?

– Да, а кому же? Мама работает.

Я взялся помогать. Доставал из мешка пучки травы, передавал их Кире. Она раскладывала их по клеткам.

Руки наши раз-другой соприкоснулись.

Потом я обхватил Киру за талию… Она держала в руке клочок травы, отвернув от меня лицо. А я уже вдыхал запах её волос, тела: – Кира!!!..

Опять… Всё случилось, повторилось опять…

Почему у неё так мелко? Или – так вообще должно быть?…

Лежали рядом на сене, переводили дыхание.

Что я опять наделал? Зачем?…

Когда всё закончилось, мне опять стало всё противно. И Кира, и этот её сарай с кроликами…

Зачем я тащился сюда по жаре, через речку, на автобусе? Шёл, как будто было у меня главное в жизни дело. Что – если не совершу – погибну нафик.

И вот не погиб. Спасся.

Опять пришёл и будто бы попользовался. Теперь вот – не нужна. Противно смотреть. И ноги – открытые сейчас совершенно – на них и смотреть не хочется. Ноги, как ноги.

– Ты хочешь чаю? – спросила меня Кира.

– Нет, – я ответил, – мне домой пора…

По душной и пыльной Снайперской улице я уходил обратно к автобусу и твердил себе многократно: «…никогда, никогда, никогда не приходи больше сюда! Это нечестно, подло. Ты унижаешь её, губишь! За что?!!..».

А через несколько дней опять забывал про все свои переживания и клятвы. И снова бросал тяпку среди картофельного поля и бежал через поля и реки на Снайперскую улицу.

Мама Киры работала в киоске «Союзпечать». И днём её дома не бывало. И мы, конечно, использовали замечательную возможность пообниматься и всё остальное на широком диван-кровати.

Я и не заметил, когда у Киры уже стало всё не мелко, а как раз под размер. А в самом конце оставался будто бы какой-то мячик, который мне всегда хотелось жёстко пинать…

Мы не целовались… Мне почему-то не приходило в голову, что с девушкой ещё нужно и целоваться. А, когда всё заканчивалось, вообще рядом с ней находиться становилось неинтересно. Но однажды…

У нас опять всё случилось. У Киры в доме. На кровати. Мы лежали, слегка обнявшись, и я уже привычно подумывал о том, что нужно вот как-то сказать, намекнуть, что у меня дела, уже мне пора, идти далеко – может быть поздно, вечер… Знал – Кира опять расстроится, может – плакать будет и потому всё оттягивал момент объявления о моих планах на ближайшие минуты.

Ну, – думаю, – сейчас вот немного поглажу её, чмокну в щёчку, покажу, что не такой уж я Кай с холодным сердцем, – и скажу.

Перевернулся и голый лёг на голое тело Киры. Она вопросительно, с тревогой посмотрела мне в глаза. Я тихо коснулся губами её щеки. Потом – шеи… А потом – случайно, наверное – встретились наши губы. Приоткрытые губы Киры – с моими. И… Я ещё не знал таких ощущений! Мои губы купались в горячей влаге Кириных губ, встречались с языком… Во мне опять пробудилось бешеное желание!

Так вот почему на советских фильмах с поцелуями ставили гриф «до 16 лет не допускается»! Цензоры и партийные блюстители нравственности знали, что поцелуй – это не игрушки. Что при поцелуе у мужчины обязательно встаёт пенис, а с женщиной тоже наверняка происходит что-то подобное. И сцены, в которых поясным планом показывают целующихся киногероев, могут растлительно действовать на молодёжь, потому что совсем легко представить, что творится в трусах героев там, в нижней части экрана!..

Поцелуй – это, по сути, такой маленький предварительный половой акт. Вполне иллюстративный в ощущениях.

Поцелуй – это трейлер возможного полового акта.