Мера любви

– Монсеньор, для принца, самого образованного в христианском мире, вы говорите глупости! Я думала, что вы меня знаете лучше. Если вы так хотите знать, меня изнасиловали пьяные разбойники в вашем милом городе Дижоне. Я хотела вырвать этот стыд из своего тела. Мне рассказали о некой флорентийке, и я отправилась в Брюгге на ее поиски. Мне пришлось проехать через Лилль, я увидела вас… и захотела узнать, может ли старая любовь вылечить мое тело и душу. Филипп, вы были моим первым любовником, и женщине не дано узнать лучшего любовника, чем вы. Той ночью вы, сами того не зная, возродили меня к жизни. Упрекать меня в этом было бы жестоко.

Он подошел к Катрин, пытаясь снова обнять ее:

– Почему же сейчас ты отказываешь мне? Посмотри на эту кровать, покрытую мехами, на эту комнату, вспомни, как мы были счастливы с тобой в Лилле, вспомни о нашей радости, наших ласках. Я столько хочу дать тебе, а ты принесешь мне забвение и успокоение.

– Успокоение? Забвение чего? Того, что вы сегодня совершили?

– Что я сделал? Мне кажется, я тебя спас.

– Да, в придачу вы меня еще и спасли! Но на самом деле меня спасли не вы, а Сен-Реми, настоятель августинцев, сестра Беатриче – настоятельница монастыря бегинок, выходившая меня. Я могу сказать, что сделали вы: пренебрегая данным вами словом, ваши воины ворвались в открывшийся перед вами город, вы приказали стрелять по толпе. Под вашими стрелами погибли женщины и дети. Вы пробудили в людях отчаяние, худшее из безумств, и чуть не смешали свою кровь с кровью ваших жертв. Меня спасли не вы, а мои друзья, открывшие для вас решетку и выпустившие нас!

– Ты меня упрекаешь? Меня, принца, над которым они глумились и насмехались месяцы напролет?

– Да, несмотря на все их многочисленные великие прегрешения! Я справедлива. Я считаю вас неправым, потому что вы сильный, великолепный и намного умнее их. Сам разум должен был подсказать вам способ подчинить Брюгге без кровопролития и этого смертельно опасного обмана. Когда дети плохо воспитаны, в этом обвиняют не их, а их родителей, за спиной которых знания и опыт. Конечно, надо уметь карать, но милосердие, монсеньор, такое прекрасное слово! Правда, оно присуще лишь Богу!

Воцарившееся молчание, казалось, раздавит его. Герцог отвернулся от Катрин и потемневшими глазами смотрел на языки пламени в камине. Катрин увидела, как из них по бледным, осунувшимся от усталости и горя щекам медленно потекли слезы.

– Простите меня, – мягко сказала она, – но надо, чтобы кто-то сказал вам это. Вы знаете, я никогда не могла лгать и скрывать свои чувства.

Филипп встряхнул плечами, словно сбрасывая тяжелое бремя, и с болью в голосе сказал:

– Ты меня больше не любишь.

– Вы тоже, монсеньор, несмотря на эти комнаты и эти невероятные портреты. Ваша любовь – от гордыни, от плоти, а не от сердца. Видите ли, когда действительно любят, можно всем пожертвовать для любимого человека, отдать все без остатка, не сожалея об этом. Когда-то, может быть, вы любили меня так, но сейчас все иначе. А теперь позвольте мне удалиться. Я хотела бы узнать, прибыли ли сюда, как я надеюсь, мой конюх и паж. Мы немного отдохнем перед предстоящей дорогой.

– Вы уже хотите уезжать?

– Да, так будет лучше. Не следует, чтобы видели нас вместе, да и дорога в мои горы длинная.

Он тяжело вздохнул:

– Хорошо, уезжайте, ведь ничто не сможет удержать вас! Я позабочусь, чтобы ваше путешествие было не слишком трудным.

Катрин подошла к нему и встала на колени:

– Прощайте, монсеньор.

Он сделал нетерпеливый жест:

– Почему прощайте! Между Францией и Бургундией царит мир. Почему я должен быть приговорен к вечной разлуке с вами? Что бы ни думали, я буду бесконечно счастлив снова увидеть вас.

– Как будет угодно Богу…

Она поцеловала безвольно опущенную руку принца, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из комнаты, не желая слышать горькие вздохи за своей спиной.

Следовало навсегда перевернуть эту страницу.

Закрытые двери

Долгое путешествие подходило к концу. Им потребовался целый месяц, чтобы пересечь фламандские равнины. Последний этап пути пришелся на жаркий июль, наполненный ароматом черники и жужжанием пчел. Но до последнего шага было еще далеко!

Они следовали по старой римской дороге, узкой и неровной, сплошь усаженной каштанами. При мысли о том, что ее ожидает в Монсальви, сердце Катрин начинало сильнее биться от надежды и страха: надежды вновь обрести родной очаг, смех малышей, горячие объятия Сары, теплую встречу любивших ее слуг, страха за то, каким будет первый жест Арно, его первое слово. Прогонит ли он ее, как поклялся?

А может быть, мягкое и настойчивое влияние аббата Бернара наконец-то открыло ему глаза, и он понял, что супруга не заслужила то зло, которое он ей причинил.