Мера моря. Пассажи памяти

И не было трехколесного велосипеда. Только выщербленные лопаты и полдник со шкварками на воздухе. Трава, мухи. Должно быть, июнь. Изгороди некрепкие, местами качаются. Здесь водятся кроты? Громкое жужжание. После грозы зеленая щетина травы надламывается. Никто не сочувствует ей. И поникшие головки цветов. Хмурое недовольство. Что было ладным, стало прохладным. Садовник там ходит в сапогах и комбинезоне. Кора деревьев мерцает как слюда. Всегда есть приезжие. Они заблуждаются. Качаются как сухофрукты на длинных бечевках, туда, сюда. Надо иметь терпение. Можно ли верить лету? Трава странствий вырастает в год. Год приносит астры. Они пахнут прогоркло-красно. Сквозняк пахнет копотью. Кузины хранят верность. Они защищают от беды. Как хлеб.

Три времени года было в моем саду. Четвертое мне пережить не пришлось. Как только отцвели астры, нас унесло прочь. Мы оставили дом, кузин, сад. Я не плакала. Я держала Кестье в правой руке и напевала словенские фразы. Полноценные, понятные предложения. Марьета – конфета. Поезда – врут всегда. Сад – карта мира.

IX. У моря

Любляна, это тоже туман и запах бурого угля, запах бурого угля и туман. Под туманом множатся грибы и простуды. В кафе «Европа» сплошь досада.

Ten we were heading towards the sea.

На карстовом плато резко меняется климат. Клочья тумана останавливаются, черными контурами выступают сосны на известняке. Скальные дубы, можжевельник, утесник. Красная земля. Каменистые осыпи. Колокольни церквей в свободно разбросанных селениях не острые, кампанилы. Привет от Средиземноморья.

А настоящий привет там, где карстовое плато заканчивается и круто спускается к бухте Триеста. Здесь громадным полукругом раскидывается море: нежно-голубое, мерцающее, обетованное.

У меня, должно быть, дух захватило от этого первого моего моря. И сейчас еще, когда я на своем севере закрываю глаза, я вижу его светлую ширь. Ощущаю запах соленой воды, слышу волны, бьющиеся о берег. И мир кажется в полном порядке.

Словно сами собой губы складываются в «О».

Вода, ветер, тепло, камень, белизна, синева, ракушки, морские водоросли, барвинок, лавр, розмарин, виноградная лоза, олеандр. И детские качели, и маяк, и Мирамаре, и рыба, и корабли.

Или так:

Детства квадрат
бухта маяк
замок самшит
веранда и лисьи
сказки истрийский
песок пляж с отцом
матерью и прибой
с эскимо и ветер
из Карста но нет страха

Стенограмма счастья, у которого в реальности было много лиц. Как у моря, у неба, у города, который был тогда разделен. Зона А была у союзников, зона В находилась под управлением Югославии. Мы жили в зоне А, в Барколе, в сторону Мирамаре. Красный, как бычья кровь, дом на крутой Виа сан Бортоло, над виадуком бывшей Южной железной дороги, с садом, беседкой и кричащим петухом. Верхний этаж, с видом на море. Ванную комнату мы делили с семьей офицера американского гарнизона, которая занимала соседнюю квартиру. На мой слух обрушились сразу два новых языка: английский и итальянский. Английский принадлежал той сфере, что оставалась мне чужой, итальянскому я выучилась у горбатой Виолетты, дочери нашего соседа, у детей на пляже, у рыночных торговок.

Я училась, училась. Плавать с пробковым поясом, разговаривать с Виолеттой, ездить на трамвае, противостоять ветру. Я училась до изнеможения и засыпала между отцом и матерью детским сном праведника.

Поезда, которые – на уровне глаз – проезжали по виадуку, не пугали меня. Ни днем, ни ночью. Игрушечные, двигались они перед горизонтом моря и исчезали.

В саду не было ничего волшебного. Тесный и запущенный, он был похож на чулан – с самшитом и инжирами, небольшой грядкой с зеленью и сердитым петухом, который в одиночестве копошился в редкой траве.