Мера прощения

Одним этим поступком Помпа нажил себе почти четыре десятка врагов – попробуй найди убийцу! А вообще-то Гусев молодец: натолкнул меня на мысль, что надо пройти этот рейс, так сказать, глазами и делами покойника. Наверняка он наткнулся на что-то очень серьезное, покруче ченча сигарет на маечки.

10

В отличие от помполита – бойца идеологического фронта, у меня не хватило выдержки торчать с биноклем у иллюминатора целый день. Сменившись с вахты, я позанимался «спортом» – сделал «жим» двумя глазами в положении лежа – до полдника, потом выпил два стакана чая и поднялся поновой на мостик.

Капитан и лоцман – толстый усатый араб, похожий на беременного таракана – стояли в противоположных углах. Наверное, лоцман отказался выпить с капитаном, чем оскорбил до глубины проспиртованной души. Я принял вахту у второго помощника и предложил Мастеру:

– Сходите, попейте чайку.

– Не хочу, – буркнул капитан. Немного помолчав, он произнес отчаянно, будто решился броситься за борт: – Вот так вот! Ну, я не знаю! – Так и не объяснив, к чему он все это сказал, Мастер скорчил гримасу, точно сейчас заплачет.

– Идите покушайте, – настаивал я, – как-нибудь без вас справимся.

Теплоход стоял на якоре в Соленом озере, ожидая прохода встречного каравана. Стоять еще несколько часов, и все нормальные капитаны проводят это время у себя в каюте, отдыхают перед проходом второй части канала. Сергей Николаевич, видимо, решил утереть нос остальным капитанам, а может, боится, что не удержится и напьется до состояния «дрова».

– Сергей Николаевич, шел бы ты, а? – поддержал меня Гусев.

Мастер дернулся так, словно матрос плюнул ему в лицо.

– Ну, я не знаю! – повторил он и, засунув руки в карманы брюк, вылетел с мостика.

Я позвонил буфетчице, приказал принести лоцману кофе и побольше бутербродов, а потом занял «капитанский» угол. Общаться с лоцманом у меня не было никакого желания. И вообще, после прохода Мраморного моря у меня становится все меньше и меньше желаний. Из-за жары. Выйдя из порта погрузки, мы как бы отправились из осени через весну (Босфор) в лето. Суэцкий канал – это как бы середина июня, а в Индийском океане начнется июль и будет тянуться так долго, сколько потребуется для возвращения назад, сюда, в июнь.

На мостик пришел начальник рации. Лицо у него загорело, и шрам на лбу стал еле заметен. Почти целыми днями Маркони нечего делать, поэтому наведывается во время моих вахт на мостик – наносит визиты Тирану. Пока что я не совершил ничего, что доказывало бы мое желание занять эту «дворцовую» должность, но все члены экипажа относятся ко мне так, словно я уже вздернул на рею парочку строптивых матросов.

– Что новенького в мире? – спрашиваю у него.

– Наши станции все время крутят классическую музыку. Наверное, кто-то из Политбюро двинул кони.

Скорее всего, догадка Маркони верна. Интересно бы узнать, кто именно загнулся. Тесть намекал мне, что входит в команду Черненко, так что приходится молится за здоровье этого человека.

– Скорее бы они все перемерли! – от души желает начальник рации.

– Они еще нас переживут, – говорю я с сожалением: однажды Маркони обмолвился, что мы с ним интеллигентные люди, а русскому интеллигенту на роду написано ругать свое правительство.

Что мы с ним и делаем, пока на мостик не приходит капитан, изрядно повеселевший. Платинового цвета вихры на его макушке, подвоспрявшие было, теперь опять прильнули к черепу. Сейчас начнет играть в любимую русскую игру «ты-меня-уважаешь – я-тебя-уважаю». Чтобы не оказаться в числе уважаемых, я взял бинокль и вышел на крыло. Базар у третьего трюма все еще работал. Перед «прилавком» топтался электрик Разманин, по кличке Размазня, – длинный сутулый парень со сбежавшимися в кучу глазами, точно они постоянно смотрят на кончик носа. Разманин глянул по сторонам, сунул продавцу три блока сигарет и, ничего не получив взамен, пошел к надстройке. Может, доплачивал? Вряд ли: арабы на слово не верят, по себе других судят. Надо прощупать электрика, тем более, что он ни с кем не дружит, правда, и не чурается людей, любит посидеть на корме, послушать треп Гусева или кого-нибудь другого, у кого язык длиннее якорь-цепи.

В ходовой рубке капитан терроризировал начальника рации: загнав в угол, что-то рассказывал, отчаянно размахивая руками. Я стал у иллюминатора неподалеку от лоцмана, который, налопавшись бутербродов с кофе, прикорнул в лоцманском кресле. Надеюсь, капитан побоится подходить к нему, а значит, и ко мне.

– Вот помню, когда учился в мореходке, – рассказывал Мастер начальнику рации, – каждый год у нас проводили соревнования на ялах под парусом. На третьем курсе я занял первое место, обошел даже старшекурсников! Там надо было развернуться у буя, я правильно рассчитал, прямо подбрил его и до финиша опередил остальных почти на кабельтов!..