Мера прощения

Умный живет сегодня, дурак – завтра. Реверс продемонстрирован – что дальше?

– А ты как? – спрашивает он и снова оглядывается. – Еще один рейс?

– Незачем, – отвечаю, – свое дело здесь я уже закончил.

– Какое?

– Опыта капитанского набрался, – отвечаю и подмигиваю.

Ивана Петровича прямо распирает от желания спросить, кого же я подозреваю. И в то же время мое подмигивание как бы объявляет его посвященными в тайну, а признаться в обратном ему стыдно. Он еще раз оглядывается, точно должна подойти помощь ему. Ее нет, и на лице электромеханика появляется сожаление, будто выдернул пальцы из розетки.

– Все понял? – спрашиваю я, подмигивая.

– Да.

– Вот так вот! – цитирую я капитана.

– Ну, я не знаю, – передразнивает и он, как бы произнося отзыв на пароль.

Для разведчиков пароль и отзыв служат сигналом к началу разговора, а Кулону они послужили сигналом к окончанию. Забычковав сигарету о планширь, он кивнул мне, прощаясь, улыбнулся довольно, будто узнал все, что хотел, или будто всунул пальцы в розетку, и пошел, но не к кормовой двери, а вдоль надстройки к трапу, ведущему на главную палубу. Постояв у трапа немного, вернулся чуть назад и зашел в надстройку через расположенную там дверь.

Едва он скрылся, как на корму вышла Нина. Обхватив руками плечи, словно озябла, она остановилась рядом со мной.

– Красиво, да? – произнесла она.

– Очень, – согласился я.

– Я могу часами смотреть. Любуешься, ни о чем не думаешь.

– И я.

Она засмеялась тихим грудным смехом. Слыша смех некоторых людей, сразу понимаешь, что они из себя представляют. Так вот, Нина – грустная мечтательница.

– Почему-то не думала, что вам может нравиться свечение, – сказала она.

– Выгляжу жлобом, которому чуждо прекрасное?

– Конечно, нет! – отвечает она горячо. – Просто вы современный, практичный...

– ... и у меня не остается времени на всякую ерунду? – заканчиваю я.

– Да... Извините, если обидела.

– Кое в чем ты права. Я действительно не люблю тратить время попусту, но знаю, что надо давать отдых душе, иначе надолго тебя не хватит.

Тут я, конечно, приврал, потому что капля романтики во мне все еще живет. Но если человек хочет видеть меня бесчувственным механизмом, пусть видит. Всегда надо иметь пятого туза и, желательно, не в рукаве.

Она мнет кофточку на плечах, наверное, никак не решится спросить. Любопытство – великая сила. Подозреваю, что именно оно является движителем прогресса. Я молчу, даю возможность самостоятельно справиться со стеснительностью.

– А это правда... – начинает дневальная и замолкает.

– Что?.. Спрашивай, не стесняйся. – Без моей помощи ее любопытство останется неудовлетворенным, а время уже к полуночи приближается.

– Ну, что вы на наше судно из-за друга... чтобы найти... – тихо произносит она.

– Правда.

Она смотрит на меня, то ли ожидая объяснений, то ли восхищаясь, – глаз ее не могу разглядеть, вижу только провалы, большие и глубокие.

– И нашли? – еле слышно спрашивает она.

– А ты как думаешь? – пользуюсь я одесским приемом ухода от ответа.

– Я?! – Она, сильнее обхватив плечи, отвернулась. – Никак.

Я вспомнил, какое впечатление произвели на нее похороны птицы, и понял, как избавиться от Нины.

– А ведь убийство где-то в этой части океана произошло, может быть, прямо на этом месте, – я сплюнул за борт, указывая место.

На воде, конечно же, не от плевка, появилось зеленоватое, светящееся пятно. Пусть и случайное совпадение, а меня оно поразило. И дневальную тоже. Она передернула плечами, будто за шиворот ей закинули ледышку, и убежала в надстройку. Нервишки у нее слабенькие. Представляю, как тяжело с ней третьему механику.

Словно дожидался своей очереди за дверью, на корму вышел повар и сразу крикнул:

– Свежим воздухом дышим?

– Угадал, – язвительно ответил я.

– Не помешаю? – спросил Миша, останавливаясь рядом и прикуривая сигарету.

– Помешаешь, – отвечаю серьезно.

– Ха-ха! – смеется повар. – Люблю людей, умеющих шутить!.. У меня вот какое дело...

Если бы сказал, что забеременел, я бы послушал, а все остальное...

– Я не шучу. Извини, но что-то у меня голова болит. Давай утром поговорим.

– А-а, голова – это да, у самого иногда... – Ершов торопливо прячет сигарету, будто боли у меня от табачного дыма. – Тогда я пойду?

– Иди, – разрешаю я. И не просто иди, а катись к чертовой матери!

Видимо, он рассказал остальным, поджидающим за дверью, что у меня голова болит, потому что больше никто на корму не вышел. Не появился и тот, кого я ждал. В час ночи я злой до безобразия, отправился к себе. По пути хотел заглянуть к Деду, принять сто грамм успокоительного, но старшего механика либо не было в каюте, либо спал, нагрузившись под завязку, – в каюте звонил телефон, но никто не поднимал трубку. Успокоила меня Рая. Она догадывается, зачем я по ночам торчу на корме, встречает так, словно вернулся из праведного боя.

28