Мера прощения

Все, что ни есть, должно быть к лучшему. Надо только уметь найти хорошее во всем. Ну, догулял бы я отгулы и начал сдавать экзамены на капитана. Получилось бы, что к поездке в министерство (каждый капитан загранплавания утверждается министром при личной встрече) тестя бы скинули. Звонок из пароходства в Москву – и уже никогда не бывать мне капитаном. Однажды был случай, когда кандидат в капитаны споткнулся о ковровую дорожку в кабинете министра. Говорят, даже не на правую, а на левую – к счастью – ногу. И все равно министр перенес беседу на следующий день. До сих пор этот день не наступил: флотские – народ суеверный. А может, и действительно, повезло кандидату, ведь судно, на которое его метили, через полгода село на камни при входе в югославский порт, а капитан, само собой, – в тюрьму.

– Придется на годик лечь на дно, – делюсь я мыслями. – Отгуляю отпуск, возьму прошлогодние недогулянные отгулы, потом потяну с ежегодными экзаменами, потом... можно заболеть чем-нибудь – поможешь с больничным?

– Угу.

Двусмысленное обещание. Ну ладно, не до мелочей.

– Думаю, к тому времени у многих пропадет желание расправиться со мной, а там, глядишь, и Андропов сковырнется.

– Папа говорит...

– На папу надейся, а сам не плошай, – сказал я. – Хватит о делах, спать хочу.

– Спи, – разрешает жена.

– Напомни, когда проснусь, что позвонить надо.

– Кому?

– По междугородному, Вовкиной матери. У меня есть для нее приятная новость.

– Ой, чуть не забыла! Она тебе сама звонила на той неделе. Странная какая-то...

– Что она хотела? – перебиваю я.

– Ничего. Я же говорю: странная какая-то! Я спрашиваю ее...

– Короче! Что она сказала?

– Ничего. Поздно, мол.

– Что – поздно?

– Не знаю. Говорит, передайте, что поздно уже. И все.

Поздно уже – в эти два слова помещаются два характера: и сына, и матери. Значит, он не писал прошение о помиловании. Наверное, счел, что невиновного не имеют права миловать, а она после моей телеграммы нашла силы еще раз пережить смерть сына.

Вот и попробуй теперь заснуть!

34

От неприятных раздумий меня спас звонок капитана. Всхлип, с которого он начал свою речь, был похож на сигнал «СОС».

– С катера передали, комиссия едет из пароходства! Из-за той сволочи, третьего механика! Вот так вот!

– Ничего страшного, отобьемся! – успокаиваю я. – Главное, не падайте духом.

Мне приятно советовать, приятно, что кому-то хуже, чем мне.

– Ну, я не знаю! – бросает капитан свою коронную фразу и сразу же – трубку.

– Вставай, – говорю жене, – пойдем встречать мое начальство. И не забывай, что ты счастлива!

– Не забуду, – улыбаясь, отвечает она и уходит в душ.

Во второй половине дня распогодилось, и на правом, подветренном, борту, где стоим мы с женой, солнце припекает по-летнему, предупреждает, что скоро и здесь будет не намного лучше, чем в тропиках. Жена радостно щурится, поглядывая на солнце. Улыбаюсь и я, чтобы никто не прочел на моем лице напряжение, готовность к решающей схватке. Рейдовый катер уперся в борт теплохода носом, обвешанным старыми автопокрышками вместо кранцев, и с него на трап переходят члены комиссии: парторг пароходства, капитан-наставник, механик-наставник и инспектор отдела кадров. Капитан-наставник тот самый, что сделал мне перевод на это судно. Оно не в его группе, значит, напросился в комиссию, чтобы рассчитаться со мной за несбывшиеся надежды, рожденные моими обещаниями.

Первым гостей встречает капитан. Пригладив рукой платинового цвета вихры на макушке, он протягивает эту руку парторгу. Тот не замечает ее, идет в надстройку. На капитане можно ставить крест. Мы с женой стоим чуть в стороне, чтобы можно было «не заметить» и дать мне время на подготовку к сражению. Парторг замечает нас и отклоняется от намеченного маршрута.

– Здравствуй, моя хорошая! – обнимает он по-отцовски мою жену.

Она целует его в щеку чуть выше седой шкиперской бороды, которая сливалась по цвету с бледным лицом, и казалось, что у парторга мощные челюсти и широкий и тяжелый подбородок, как у старого морского волка. Кто любит море с берега, тот обычно больше похож на моряка, чем плавсостав. Парторг пожимает мне руку, а спрашивает у жены:

– Ну, как у вас дела?

– Лучше всех! – она улыбается счастливо.

– Тьху-тьху-тьху! – суеверно отплевывается он через левое плечо, хочет еще что-то сказать, но вспоминает, что приехал по делу и не один. – Я позже зайду к вам, – обещает он и треплет жену за щеку.

Капитан-наставник, который собирался «не заметить», меняет решение. Американская улыбка раздвигает его бульдожьи щеки и обнажает вставные зубы, неестественно белые, а сильная рука жмет мою и даже похлопывает панибратски по плечу. Он знает, что парторг занял свое место благодаря моему тестю, а первое правило номенклатурщика – плюнуть в руку, вскормившего его, но не знает, что тесть и парторг – заядлые охотники, а охотник охотнику – друг, товарищ и брат, а если и собака, то охотничья, верная и некусачая.

– Какими к нам судьбами? – прикидываясь несведущим, стригу я купоны с тестевой ренты.

– Ерохин ваш заболел, попросил подменить, – объясняет капитан-наставник.