Мера за меру [СИ]

У полковника де Ла Ну от этой истории уже болели зубы. Все в ней были по-своему правы. Крепкий здоровый отрок влез под копыта к боевому коню и погиб. Может, от удара копытом, а может, от удара головой о подвернувшийся камень. Отпечаток подковы на детском тельце все равно остался внушительный. Однако ж, отроку совершенно нечего было делать в том деннике, и если несчастье приключилось, то общим недосмотром. В иные времена, которые многие называли старыми и добрыми, все могло бы выйти куда хуже для хозяина коня — взял бы господин Отье Ришар де Эренбург, землевладелец, жизнь за жизнь, и никто бы ему слова поперек не молвил. А семью согнал бы с земли, и хорошо еще, если просто согнал бы, а не взял кого-то из домочадцев в работы в уплату за долги…

Времена, однако, стояли новые.

Его Величество Людовик, добрый наш король, к арендаторам был и вправду добр, а к приграничным особенно. В отличие от предшественников, которые руководствовались мнением, что крестьянам есть с чего смотреть во франконский лес, а значит на их лояльность полагаться нельзя, а вот помещикам от франконских порядков — одни потери и убыток, даже если жизнь сохранишь, а потому они аурелианской короне, благослови ее Господь, на севере прямая опора. Нынешний монарх главную угрозу себе видел не вовне а внутри, больших владетелей ненавидел, средних считал вздорной и опасной силой, а земледельцев, «свободных франков», их общины и городские советы — пока не силой, но орудием полезным.

Так что теперь община арендаторов земель господина де Эренбурга имела право судить Нигеллуса де Каве, хозяина боевого коня, своим судом. Право-то она имела, а воспользоваться им пожелала по местному обычаю, обратившись к всеми уважаемому, сведущему, а, главное, беспристрастному человеку. Местному обычаю было от силы лет тридцать, надуло его из Франконии же северным ветром. А в роли царя Соломона по общему согласию — и истца, и ответчика, и общины — оказался полковник де Ла Ну. Его согласия никто не спрашивал, разумеется.

Полковник не проклял все на свете, начиная с коня и заканчивая Его Величеством, потому как злоречивые, как известно, рая не наследуют, а рай это, знаете ли, такая вещь, что обидно было бы потерять его из-за такой ерунды как крепкое словцо, сказанное невовремя. А еще потому, что в приграничной войне доброе отношение по свою сторону границы стоило очень много. А еще потому, что армия была, пожалуй, единственным здесь институтом, который мог себе позволить искать в этом деле справедливое решение. Дальше к югу эту роль могла бы взять на себя церковь, но здесь франконская ересь отбрасывала тень даже на отношения между католиками. А еще потому, что де Эренбург — один из крупнейших землевладельцев в округе, Ришары — большая и важная старая семья, а жена де Каве, в свою очередь, сестра, кузина, сноха, крестная и так далее не менее трети тех арендаторов, что хорошо держат землю и еще не провалились в долговую кабалу. И если тяжущиеся перестанут тягаться в суде, а пойдут вспоминать, кто есть кто и кого кого когда обидел, распря может на годы проглотить весь край.

У Нигеллуса — на местный лад Нихеля — де Каве был один простой интерес: боевой конь именем Мальчик, а также меч и доспех, составляли его основные инструменты для обеспечения пропитания себе и семье. Попросту, Нихель де Каве был наемным воякой, и собственный обученный боевой конь, наполовину фризской крови, обеспечивал ему право требовать жалованье и долю в добыче втрое больше, чем без коня. Именно за счет его жалованья, получаемого в серебряной, а то и золотой монете, семейство де Каве балансировало на краю долговой ямы, но не скатывалось в нее. По этой же причине соседи, давно ухнувшие туда сами, чужака Нихеля недолюбливали. А вот жену его с ее многочисленной родней почему-то любили… В общем, подвел для себя итог де Ла Ну, для Нихеля убить коня — все равно, что для Отье Ришара перерезать всех своих овец, коров, свиней и птицу и засеять землю солью. И это денежные вопросы, самые простые — но важнее того вопросы чести.

И вопросы страха. Потому что для слишком многих землевладельцев арендаторы давно уже не свободные на их земле, не пехота местного ополчения, которой, в случае чего, прикрывать их владения, даже не подвластный люд, а возомнивший о себе источник дохода, быдло, которому только дай волю и оно подомнет все, как по ту сторону границы. А арендаторы смотрят на тех, кто уже стал долговым работником и чьим сыновьям, скорее всего, предстоит свалиться туда же, вспоминают времена манориального суда и думают, что не так уж плохо в свое время поступили в соседней Франконии, истребив две трети тамошних благородных. А еще арендаторы молят Бога за Его Величество, и желают ему надеть всем благородным в стране петлю на шею.