Мера за меру [СИ]

Сон ушел, тепло ушло, все было понятно дневным пониманием, до тошноты. Мальчик, конечно, не виноват. Мальчик вырос в Орлеане у Его Величества под крылом. Мальчик не успел научиться за месяцы здесь, потому что не знал, что ему нужно чему-то учиться.

— Хорошо, что мы в неравном положении. — сказал де Ла Ну.

— Я знаю, что я…

— За кого, — рявкнул полковник, не вставая, и с удовольствием услышал, как от его голоса дрогнула слюда в окне, стукнулась о раму дверь, — за кого вы меня принимаете?! За длинноволосого франка?

За дверью заворошились, буркнули что-то, опять зашуршали, замолкли. Если господину полковнику понадобится слуга, он позовет по имени. А если господину полковнику вольно на кого-то орать среди ночи, то это его дела.

— Так из вас никакого коннетабля не получится, — уже тихо, но еще жестко продолжил полковник. — Только придворный льстец. Что вы тут ходили с глазами снулой рыбы? Боялись задеть мою честь? А теперь вдруг бояться перестали, что ли? Интересно знать, почему!

Теперь на его постели сидел не владетельный вельможа, принц крови, а нечто несчастное — куча одежды, встрепанные отросшие пряди, освещенный луной нос на темном лице. Мокрый филин, да и только. И из этого вороха перьев с удивительным достоинством прозвучало:

— Я не перестал. Я стал больше бояться, что вы так и не заметите и мы упустим время. Я не хотел задевать вашу честь, тем более, что мы в дважды неравном положении, как вы сказали… Но у вас есть долг, и он есть у меня. Я не собирался навязывать вам свое общество после того, как решится дело, — закончил принц Клавдий, явный и несомненный.

Недели три он тут болтался, ожидая, что я сам догадаюсь, сообразил де Ла Ну. Прийти и сказать «господин полковник, вы у себя под носом не видите больших неприятностей» он не мог — только подсовывать сведения и ждать, пока я сложу смальту в мозаику. А потом все-таки пересилило осознание своего долга не передо мной и не перед королем, а перед Господом.

Полковнику было отчасти лестно, что его общество и расположение оказались на одной чаше весов — и куда приятнее, что перевесила другая. Он ощущал счастливое удовлетворение наставника… и нестерпимое желание хорошенько поколотить воспитанника за то, что слишком долго решался на правильный выбор. Потом эти противоречивые чувства сплавились в единое — благоговение. И страх: ему предстояло выпустить в мир что-то особенное. Этот мальчик был слишком непохож на спесивых франкских вельмож и на жадных длинноволосых королей. Он был… слишком хорош для Орлеана. Жить ему, однако, придется в Орлеане.

Каким он мог бы стать королем, подумал де Ла Ну.

А сказал совсем другое.

— Я не франк и не потомок франков. Мне обидно, что я второй раз не заметил троянского коня под собственным носом, но то, что вы сказали мне об этом, не роняет моей чести. В следующий раз не ждите так долго, вообще не ждите. А сейчас рассказывайте, что еще вы нашли и поняли. Нас хотели предупредить? Мари? Ее сестра? Кто-то, кто не хотел бунта? Наверное, нет, это слишком сложно. Проще предположить, что это Господь опять творил добро из того, что есть. Из жадности, похоти, честолюбия и страха. Видно, дороги Ему эти места.

Де Ла Ну ждал ответа, думал над загадкой, а какой-то дальней, третьей частью себя понимал, почему ему последние несколько недель так хотелось бросить все и сбежать. Не из-за бунта, не из-за войны. Пока не поздно. У него уже есть ученик, которого он не заводил, не хотел, не собирался, не намеревался заводить. Ему не нужна земля, на которой он не рождался, которой не владеет и не будет владеть. Чужое, гнусно устроенное место.

Полковник постучал кулаком в стену:

— Кола, вина! И лампу! И доску для подсчетов! И что там от ужина осталось — давай сюда! — повернулся к Клоду. — Вот, вашими трудами мы ровно до Prima провозимся и на праздничной службе будем зевать.

Вербное воскресенье — праздник вхождения Господа Нашего в Иерусалим на земле, предвещающий, в свою очередь, вхождение Сына Человеческого, а с Ним и сынов и дочерей человеческих, в Иерусалим на небе. Смысл в смысле, образ в образе. Праздник, есть символ, тень и часть существа праздника большего. А где часть, там и все целое… зачем только Ромской церкви все эти статуи и предметы, будто в Книге и в мире вокруг них мало слов, вещей и событий, в которых верующему просто увидеть Бога? Если он хочет Его увидеть, а тому, кто не хочет, никакие идолы не помогут.

Но даже самый глухой и темный идолопоклонник и самый фанатичный иконоборец понимают: в такой день ссориться грех. И даже рознь и несогласие обнаруживать грех. Всем без различия явлено было милосердие Божие — всем без различия это милосердие и праздновать. А то милосердие вещь такая, не отпустишь должникам своим, так и тебе потом не хватит.

Поэтому на службе в Вербное Воскресенье в церкви Пти-Марше застать можно было всех, кто мог сюда доехать или дойти.

Некоторые, конечно, явились не столько отстоять службу, сколько поглазеть — в первую очередь на принца, во вторую — на полковника, в третью — на офицеров полка и землевладельцев со всеми домочадцами.