Мераб Мамардашвили за 90 минут

Определяет любую логическую форму то, что она — всегда абстракция. Значит, надо найти абстрактный эквивалент различных конкретных содержаний. Как выявить в непохожем содержании разных предметов то, что их объединяет? Это можно сделать, пишет Мамардашвили, наблюдая, каким образом человек эти предметы познает. Например, мы используем такие формы изучения предметов, как анализ и синтез. Мы можем изучать с их помощью любые вещи, процедура остается одинаковой: разложение предмета мышления на составные части и попытка заново соединить эти части в некоторое целое. Следовательно, абстрактное содержание в данном случае — связь частей и целого. А это и есть диалектические категории — содержательные логические формы.

Прием, безусловно, сильный, позволяющий обнаружить основные абстракции, символы, которые «задают всеобщий строй мысли». Но дальше Гегель совершает незаконную логическую процедуру: он отождествляет категории, с помощью которых мы познаем мир, со структурой самого мира. Знание и объект этого знания для него совпадают. Сознание становится тождественным бытию. Начав с изучения форм мышления, впоследствии он смешивает их то с формами окружающей реальности, то с формами знания, как оно изложено в учебниках. И увидеть, как действительно разворачивается процесс мышления, становится невозможно. В итоге мы, не зная, чем сознание отличается от бытия, не понимаем, ни как устроен мир, ни как устроено сознание.

Выходит, что в изучении познания и сознания Гегель нам не помощник. Однако есть в истории философии фигура, вклад которой в раскрытие тайн сознания по достоинству до Мамардашвили никто не оценил.

«ПРЕВРАЩЕННЫЕ ФОРМЫ»

…Я прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса, и эта мысль является определенной трактовкой феномена сознания.
М. Мамардашвили. «Начало всегда исторично»

Трудно сказать, что Карла Маркса в советской философии не жаловали вниманием. Внимания, без ущерба для развития отечественной мысли, могло бы быть и поменьше. Но, как часто бывает, то, что наиболее доступно, труднее всего понимается, хотя бы потому, что не вызывает интереса. Марксова философия так естественно превратилась в Советском Союзе в идеологию, что философией ее, наверное, никто и не считал. Иначе зачем было ее так варварски оглуплять? Просто удивительно, что Мераб Константинович смог взглянуть на нее без шор. «…Я не был марксистом в смысле социально-политической теории… Но, может быть, в отличие от других я был единственный марксист в том смысле, что в философии на меня в чем-то повлиял Маркс…» — говорил он в одном из интервью последних лет. Более того, философию Маркса он считал началом нового представления человека о самом себе, предвестницей возникновения новой парадигмы — неклассической картины мира.

Конечно, свою роль в «открытии Маркса» сыграла и жизнь за границей. И удивился же он, должно быть, обнаружив, что кое-кто на Западе считает Маркса философским маргиналом. К тому же Мераб Мамардашвили обладал довольно-необычным для гуманитария качеством, даже вывел такой принцип философского мышления — «презумпция ума»: никогда не следует считать мысли другого человека глупее собственных. Вполне возможно, что дело обстоит наоборот.

При непредвзятом взгляде на Маркса оказалось, что в его философии встречается понятие, во многом проясняющее картину функционирования сознания — понятие «превращенных форм». Не то чтобы Маркс подробно на этом останавливался, задачи он ставил перед собой другие. Но, сам того не ведая, он нащупал ахиллесову пяту классической рациональности. Потому что существование превращенных форм доказывает невозможность отождествления сознания и бытия.

В конце 60-х Мамардашвили пишет две работы на эту тему: «Анализ сознания в работах Маркса» и «Превращенные формы».

Почему сложно изучать человеческое сознание? Настолько, что некоторые философы вообще предпочитают слово «сознание» не употреблять. Одна из причин — субъективный характер материала. Ведь что нам доступно? Ну, собственное сознание мы воспринимаем непосредственно: кому, как ни нам, казалось бы, лучше всего известны наши чувства и мысли. А другие люди? Где гарантия, что их сознание тождественно нашему? А если это так, то каким образом мы можем в этом убедиться? Выслушать, что они о себе говорят? К несчастью, выяснилось (а к концу XIX века даже ввергло психологию в глубокий кризис), что никакой самый искренний самоотчет не отражает реального положения дел. Человек не понимает себя, склонен выдавать желаемое за действительное, находит фантастические объяснения своих поступков и не замечает того, что находится перед носом. На каком-то уровне самоанализ буксует. Что же делать? И Маркс предложил нетривиальное решение.