Мерфи

Мистер Уиллоуби Келли лежал, откинувшись на подушки. Алое полотнище воздушного змея было потрепано и выгорело от времени. Он чинил его с помощью иголки с ниткой, больше он ничего сделать не мог, теперь большой алый шестиугольник лежал на подоконнике, снятый со своего деревянного остова в форме звезды. Сам мистер Келли не выглядел и на день старше девяноста, потоки света от лампы, стоявшей рядом с постелью, падали на купола его лысого шишковатого черепа, рассекая тенями изрытое морщинами лицо. Ему было трудно думать, казалось, его тело раскинулось на огромное пространство, если бы он пристально не следил за ним, отдельные части тела разбрелись и заблудились бы, он чувствовал, что им не терпится двинуться в путь. Он был насторожен и возбужден, его настороженность была возбуждена, мысленно он бросался то к одной части своего тела, то к другой, пытаясь схватить. Ему было трудно думать, он был не в силах что-то прибавить к печальному каламбуру Celia, s’il у a, Celia, s’il у а[52] (так как он превосходно изъяснялся по-французски), без конца надсадно стучавшему у него в голове. Построение каламбура с ее именем чуточку утешало его, самую чуточку. Что такого он ей сделал, что она больше не навещает его? Теперь, сказал мистер Келли, у меня нет никого, даже Селии. Человеческое веко не слезонепробиваемо, драгоценная влага собралась в рытвинах между скулами и носом, никакого иного лакриматория не требовалось.

У Нири тоже никого не было, даже Купера. Он сидел на Глассхаус-стрит, зарывшись в чащобу своих невзгод, как сова в заросли плюща, заливая зеленым чаем брюхо, набитое плавниками акул, супом с ласточкиными гнездами, соевой котлетой, лапшой и сиропом ли-ши. Он был печален сварливой печалью холерика. Зажав в пальцах китайские палочки, как кости, он взбивал низкий battuta[53] своего гнева.

Дело для него заключалось не только в том, как найти Мерфи, но в том, как его найти, оставшись самому ненайденным Ариадной, урожденной Кокс. Это все равно что искать иголку в стоге сена, полном гадюк. Город наводнен ее наводчиками, ее многочисленными ипостасями, а он — один. В пылу ярости он вышвырнул Купера, которого теперь, когда ему во что бы то ни стало захотелось его вернуть, не мог отыскать. Он написал Уайли, моля приехать и поддержать его своей находчивостью, своей практической сметкой, своей savoir faire[54], своим savoir ne pas faire[55], всеми теми лисьими свойствами, которыми не обладал Нири. На что Уайли, говоря совершенно начистоту, ответил, что мисс Кунихан требует работы на полную катушку, а расчистка пути для Нири оказалась более твердым орешком, чем он ожидал. Это письмо вызвало у Нири новые опасения. Его подвел Купер, испытанный и заслуживающий доверия слуга, насколько же более велика тогда вероятность, что это сделает Уайли, которого он едва знал. Совершенно неожиданно Мерфи, цель его погони, среди всех его знакомых, среди всех мужчин, которых он когда-либо знал, предстал единственным человеком, заслуживающим доверия мужчины, пусть он даже прескверно, как могло показаться, обращался с женщинами. Тем самым его потребность в Мерфи изменилась. Она не могла бы стать настоятельнее, чем уже была, она должна была потерять в смысле соперника то, что приобрела в смысле друга. Коновализация — закрытая система.

Он продолжал сидеть, покачивая головой, словно, пожалуй что, пустой бутылкой, с горьким ропотом обращаясь к китайским палочкам, и еще настоятельнее, чем в жене или даже в любовнице, будь она хоть самой Янь Куэйфей, нуждался в разуме, рядом с которым он мог бы преклонить свой. Восточный колорит обстановки, несомненно, был причастен к этой аберрации. Сироп ли-ши, которого он принял уже три порции, продолжал источать свое изысканное безымянное благоухание, сумерки, сотканные из музыки лютни, по ту сторону всех его невзгод.

Во избежание повода для судебного дела по обвинению в клевете мисс Кунихан сидела на коленях у Уайли не в отеле «Уинн», и они обменивались устричными поцелуями. Уайли целовался не часто, но, когда целовался, это было дело серьезное. Он был не из тех мрачных типов, что настойчиво требуют отвязать колокол страсти. Поцелуй от Уайли был подобен двойной целой ноте, в эквивалентном количестве тридцать вторых, соединенной лигатурой над тактовой чертой в долгую медленную любовную фразу. Мисс Кунихан никогда ни от чего не получала такого удовольствия, как от этой замедленной диффузии плевков любви.

Данный пассаж старательно составлен с преднамеренным расчетом развратить культурного читателя.