Мерфи

У овец был очень несчастный вид, грязный, какой-то потертый, короткостриженный; они выглядели болезненно низкорослыми, корявыми, уродливо бесформенными. Овцы не щипали траву, ничего не жевали, не дремали, не наслаждались беспечным житьем. Они просто стояли на одном месте, погруженные в глубочайшее уныние, с опущенными головами, слегка покачиваясь, словно пребывая в сумеречном, помраченном состоянии своего и так слабенького рассудка. Мерфи никогда не доводилось видеть более странных овец; глядя на них, ему казалось, что они все вот-вот повалятся с ног. Некогда один наборщик сделал ошибку и набрал в строке стихотворения Вордсворта[115] «в полях курчавое говно» вместо «в полях курчавое руно», а теперь, хоть и по прошествии столь многих лет, при взгляде на овец в Гайд-Парке такая строка уже не показалась бы глупым издевательством над великим поэтом. Несчастные животные, но всей видимости, не имели сил убежать от незамужней Росы, подходящей к ним со своим салатом.

Она свободно расхаживала между овцами, пытаясь скормить им листья салата, тыкая зелень в их понурые морды; некоторые подобным же образом пытаются кормить сахаром лошадей. Овцы воротили в сторону свои печально опущенные головы, отказываясь от предлагаемого рвотного, и медленно возвращали их в прежнее, склоненное к земле положение, как только эту зеленую мерзость забирали. Роза Роса заходила все дальше и дальше в поле в бесплодных поисках хотя бы одной овечки, которая бы решилась отведать ее гадкого лакомства.

Мерфи настолько увлекся созерцанием этого трогательного зрелища – Роза Роса, как неуклюжий корабль, плывущий среди барашков в поисках не золотого, а «курчавого говна», – что начисто позабыл про таксу Нелли. А вспомнив о ней, обнаружил, что собака сожрала все его печенье, за исключением имбирного – судя по виду одинокого печенья, она принялась было и за него, но поворочав его немножко в пасти, почти тут же выплюнула. Внимательно присмотревшись к таксе, можно было даже определить (благодаря тому что теперь спина ее располагалась под некоторым, пусть и очень острым, углом к горизонтальной поверхности земли, а не находилась параллельно ей), что она сидит, а не стоит, при этом спокойно переваривая Мерфиев «обед». Между прочим трудность определения того, стоит ли такая такса или сидит на задних лапах, является одной из характерных особенностей именно такой породы длиннющих и низеньких такс, к каковой и принадлежала Нелли. Если бы Пармиджанино[116] взялся писать собак, он бы непременно изображал их похожими на Нелли.

Потрясенный потерей своего печенья, Мерфи снова переместил взгляд на овец и на Розу. Та попыталась изменить тактику. Теперь она клала свое подношение на траву перед овцой, выбранной в жертву, и отходила на пару шагов, надеясь, очевидно, на то, что в тусклом мозгу овцы произойдет разделение образа дарящей и дара; наверное, Роза Роса думала, что овец отпугивает не салат, а она сама. Надо прямо сказать, что Роза Роса совсем не была похожа на Любовь, Приносящую Свои Дары, она не сливалась воедино с тем, что давала; возможно также, что в сумеречном овечьем сознании присутствовало понимание того, что Роза – не салат и что желательно отделение последнего от первой. Но овечье сознание много проще, чем его себе представляла Роза, и поэтому салат, прикидывающийся естественным растением, произрастающим в парке, имел не больше успеха, чем тогда, когда его предлагали в виде чего-то экзотического.

В конце концов Роза вынуждена была признать свое поражение – какая горькая пилюля, которая делается еще горше оттого, что ее приходится глотать в присутствии совершенно незнакомого человека. Она собрала разбросанные по земле листья своего салата и поковыляла назад на своих коротеньких, однако же, мощных ножках к тому месту, где сидел на пятках Мерфи, горюя о своей невозвратной потере. Роза Роса остановилась рядом с Мерфи. Она молчала потому, что пребывала в крайнем смущении, а он не мог молчать потому, что был крайне удручен и возмущен.

– Знаете, – наконец прошипел Мерфи, – овцы, может быть, терпеть не могут эту вашу капусту…

– Это не капуста, это салат! – возмутилась Роза Роса. – Прекрасный салат-латук, свеженький, чистенький, хрустенький, вкусненький, замечательненький!

– А ваша текучая собака съела мой обед, – пожаловался Мерфи, – ну почти весь, оставила самую малость, то, что ей не понравилось.

Роза Роса опустилась на колени почти с такой же легкостью, как и нормально сложенный человек, и нежно обхватила собачью голову руками. Хозяйка и сука обменялись долгим многозначительным и понимающим взглядом.

– Должен сообщить вам, – ядовито проговорил Мерфи, – что ее извращенный вкус все-таки не извращен окончательно, поскольку – наверное, вам будет приятно это услышать – он не распространяется на имбирное печенье, а мои пристрастия в еде не идут столь далеко, чтобы я мог включить в свой рацион рейектменты[117] истекающей соками дворняжки.