Мерфи

Тело Мерфи все чаще пребывало в состоянии, так сказать, подвешенной неподвижности, менее всеохватывающей, чем сон, что было и телу удобно, и позволяло уму двигаться. Складывалось впечатление, что от его тела, не входящего в сферу его духа, оставалось все меньше, и эта все еще наличная, но уже сходящая на нет плоть ощущала постоянную усталость. Сосуществование плотского и духовного во внутреннем мире Мерфи казалось ему каким-то тайным сговором между этими двумя его составляющими, столь отличными друг ото друга, и оставалось для Мерфи явлением столь же непонятным, как и телекинез или же Лейденская Банка,[132] и столь же малоинтересным. Но он с удовлетворением отмечал, что такое явление существует и что телесное все более уходит в сферу умственного и духовного.

По мере того как это телесное все более увядало, все живее функционировала его духовно-интеллектуальная сфера, все более высвобождалась она и все более наслаждалась своими богатствами. Тело – это склад всякой рухляди, дух – сокровищница.

В духовно-интеллектуальной сфере Мерфи имелось, как мы сказали, три зоны: свет, полусвет-полутьма и тьма, и каждая зона, естественно, имела свои особенности.

В первой зоне присутствовали формы, имеющие некоторое параллельное соответствие формам внешнего мира, например, там присутствовало некое сияющее абстрактное обобщение того, что представляет собой собачья жизнь; имелись там некоторые элементы материального опыта, которые можно было складывать, как детские кубики, получая новые конфигурации. В этой зоне удовольствие мыслилось как возмездие, удовольствие от переделывания материального опыта; тут Мерфи духовный давал Мерфи материальному удар ногой, то был вполне материальный удар, но отправленный по новой тракетории; в этой зоне могли происходить сколь угодно странные вещи: здесь можно было обрить бакалейщиков, а то и вовсе снять с них кожу, можно было вынудить Тыкалпенни изнасиловать квартирохозяйку Кэрридж и так далее. В этой зоне полное фиаско в материальном становилось восхитительным успехом в ментально-духовном.

Во второй зоне располагались формы, не имеющие соответствий. Здесь удовольствие заключалось в созерцании. В этой системе не имелось того, что могло бы разладиться, и ничего здесь не требовалось чинить. Здесь царили блаженство тихого пребывания на природе рядом со Скалой Белаква и другие едва ли менее замечательные состояния.

В обеих этих зонах своего внутреннего мира Мерфи чувствовал себя полностью свободным и независимым, здесь правил он; в первой зоне он мог вознаградить себя за все то неприятное, что приходило из внешнего мира; во второй зоне он мог перемещаться как ему заблагорассудится, от одного небесного блаженства к другому. Здесь не присутствовало ничего, что могло бы нарушить покой пребывания в благости.

В третьей зоне, во тьме, происходило постоянное движение форм, формы постоянно сливались и распадались. В зоне света присутствовали спокойные элементы нового множества, мир тела здесь разложен на составляющие, как игрушка; в мире полусвета-полутьмы пребывали состояния упокоения. А в зоне тьмы не было ни элементов, ни состояний, здесь находились лишь формы становления и распада, здесь не было любви, ненависти, здесь отсутствовал сам принцип перемен. В этой тьме не было ничего, кроме движения и чистых форм движения. Здесь Мерфи был несвободен, он был маленьким пятнышком во мраке абсолютной свободы. Он не двигался, он был точкой на постоянно, ничем не обусловлено порождаемой и умирающей линии.

Здесь порождались также все иррациональные таинства.

Как приятно было столкнуть в воображении Тыкалпенни и Кэрридж, швырнуть их в объятия гадких механических соитий; приятно было лежать на каменной полке возле Скалы Белаква и наблюдать рождение нового дня в кровавых потугах рассвета. Но насколько приятнее был ощущать себя снарядом, выпущенным ниоткуда и в никуда, захваченным бурным не-ньютоновским движением, в котором не действуют законы тяготения. О, то было настолько приятно, что слово «приятно» уже не в состоянии было описать эту приятность.

Итак, по мере того, как телесность Мерфи уступала все больше места духовно-интеллектуальной его части, он все меньше времени проводил в зоне света, все меньше обращал он внимания на волны бурного мира, ему уже было плевать на все эти бури; все меньше времени проводил он и в зоне полусвета-полутьмы, в которой выбор блаженного состояния предполагал некоторое усилие, а все больше, и больше, и больше времени проводил он в состоянии полного безволия, несомый во тьме из ниоткуда в никуда, пребывая пылинкой в ее абсолютной свободе.

Исполнив эту тяжкую обязанность, мы двигаемся дальше; более никаких подобных бюллетеней о состоянии внутреннего мира Мерфи не воспоследует.

7