Мерфи

Если бы не ужас Мерфи перед умственной отрыжкой, Силия узнала бы эту фразу, дай она себе труд услышать ее.

Кунихэн сложила письма резким движением, произведя при этом звук, похожий на хлопок взрывающегося снаряда, донесшийся из дальнего далека, и отправилась назад к тому месту, где сидела раньше. Ниери, очень искусно напустив на себя вид человека, который на что-то решился, энергично подтащил стул к изголовью кровати. А Вайли уселся на свой стул с видом церковного послушника, присутствующего на Божественной службе, который видит, что прихожане вроде бы намереваются перейти из стоячего положения в какое-то другое, но не знает, усядутся они или станут на колени, и поэтому ожидает какого-то дополнительного знака, который ему подскажет, что же они все-таки сделают.

Итак, все четверо заняли свои позиции. Они не сдвинутся с места до тех пор, пока не найдут какой-нибудь приемлемой формулы общения, некоего statusquo,[207] удовлетворяющего всех.

– Милая моя госпожа Мерфи, – проговорил Ниеой голосом, истекающим патокой заботливости и сочувствия.

– Было бы замечательно, если бы кто-нибудь из вас объяснил мне просто и понятно, чего вы хотите – мертвым голосом попросила Силия, – а то мне трудно улавливать смысл в ваших слишком изысканных словесах.

И Ниери стал пояснять цель их визита и пояснял столь долго, что опустился вечер. Краткость медленна, как катафалк, и длинна, как последний завтрак приговоренного к смертной казни.

– В изложенном не было ни ошибок, ни пропусков, – заверила Силию Кунихэн.

У Вайли отчего-то появилась резь в глазах.

– Знаете, я просто проститутка, – промолвила Силия, не вставая с кровати и не меняя позы. Казалось, именно с ее последним словом в комнату проникла ночь, черная ночь, столь богатая особыми акустическими качествами. На лестничной площадке, к величайшей радости Кэрридж, приставившей ушко к замочной скважине, тоже сделалось совершенно темно.

– Бедняжка, – посочувствовала холодным голосом Кунихэн, – как, должно быть, вы страдали.

– Может быть, свет включить? – спросил Вайли, у которого от пристального всматривания в Силию в темноте глаза ныли непереносимо.

– Если ты включишь свет, – недовольно проговорила Кунихэн, – мне придется закрыть глаза.

Вряд ли сыскалась бы канава глубже, говоря метафорически, чем Кунихэн, кувшин вдовы из Сарепты[208] вряд ли бы вместил больше. Силия же никак не откликнулась, и Вайли уже было начал поднимать руку к выключателю, когда вдруг снова зазвучал спокойный голос Силии; слова тяжело падали так же медленно, как и раньше, но теперь, возможно, в ее голосе было меньше уверенности.

– Поначалу я думала, что потеряла его, потому что не могла принимать его таковым, каким он есть… а теперь я уже так не обольщаюсь.

Замолчала на несколько секунд.

– Ему пришлось уйти от меня, чтобы вернуться к себе, чтобы стать таким, каким он был до встречи со мной… может быть, он стал хуже… или лучше… как я ни старалась, он оставался сам по себе…

Долгое молчание.

– Я была для него как последнее изгнание…

Молчание покороче.

– Последней… если нам всем повезет…

Итак, любовь имеет обыкновение заканчиваться, как и было объявлено в протазисе, если, конечно, это любовь.

Вайли, слегка приподнявшись со стула, дотянулся до выключателя и зажег свет. Лампочка, установленная Мерфи, который никогда ничего не читал в темное время суток, светила высоко под потолком тусклым желтым светом. Однако даже такого света оказалась достаточно, чтобы насытить глаза Вайли. А вот Кунихэн, напротив, закрыла глаза, да так решительно и столь нарочито, что у нее на лице, которое теперь казалось плоским, появилось выражение, которое как будто говорило: «Раз уж я пообещала что-то сделать, то уж будьте спокойны, обязательно сделаю».

– Не могу поверить, что он взял вот так и бросил вас, – высказал Ниери сомнение в невозвратности Мерфи.

– Он наверняка вернется, – продемонстрировал Вайли уверенность в возвратности Мерфи.

…У детской кроватки Силии были высокие перильца со всех сторон. Виллоуби Келли, ее дед, приходил к ней в комнату, подходил к кроватке, становился перед ней на колени, хватался руками за прутья деревянной решетки и некоторое время глядел на крошку Силию. От него сильно пахло спиртным. Наверное, тогда, в те давние времена, она завидовала ему, а он ей. Иногда дед что-то напевал…

– Ниери и я поднимемся наверх, – сказал Вайли.

– А я останусь здесь с вами, – объявила Кунихэн.

– Надо позвать эту женщину… хозяйку, – сказал Ниери.

Иногда дед пел:

Не плачь, моя крошка,
На коленях посиди у меня,
Улыбнись дитя, дам тебе горошка,
В старости, может, вспомнишь меня…

А иногда пел так:

Любовь и колется и жалит,
Любовь взволнует и обманет…

А иногда пел совсем другие песни. Однако чаще всего он не пел вообще ничего…

– Эта женщина где-то совсем рядом, скорее всего под дверью, – сообщил Вайли, принюхиваясь. – Если только, конечно, в доме не держат еще и настоящую козу.