Мэри Бартон

Рассказать ему о болезни Мэри? Джем не хотел этого делать – и по многим причинам. Он не мог рассказать об ее болезни, не сообщив некоторых подробностей, о которых Джону Бартону лучше не знать, так как только сама Мэри может все ему объяснить. А ведь пока никто не заподозрил его причастности к преступлению. Но, главное, Джем страшился встречи с ним, ибо не сомневался, что именно Джон совершил это страшное дело.

Конечно, он отец Мэри и имеет полное право знать все, что связано с ней. Ну, а если он все узнает и, поддавшись естественному для отца движению души, пожелает поехать к ней, чем все это кончится? В бреду она раскрыла смятенный мир своих чувств, и в ее словах, наряду с самой нежной любовью к отцу, проскальзывало что-то похожее на ужас – ужас, какой внушает нам человек, проливший кровь; образ его как бы раздваивался в ее воображении: с одной стороны, был отец, который качал ее на коленях и любил всю свою жизнь, а с другой – убийца, виновник всех ее страданий и горя.

И если он предстанет перед ней в ту минуту, когда она будет думать о нем именно так, кто знает, к каким это приведет последствиям?

Нет, Джем не мог подвергнуть ее подобной опасности. Да и к тому же он, по-моему, уже считал, что у него больше прав заботиться о ней и любовно ограждать ее от бед, чем у какого-либо другого человека в мире, носи он даже священное имя отца и не соверши и малейшего проступка, который мог бы это имя запятнать.

Быть может, вам показался путанным мой рассказ о тех чувствах и мыслях, которые обуревали Джема, пока он стоял, глядя на пустынный двор, где только что прошла согбенная фигура, но уверяю вас, именно эти противоречивые чувства и побуждали Джема вести себя так, будто он не видел Джона Бартона, а вернее – его тени, и похожей на него, и не похожей.

ГЛАВА XXXIV

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Диксвел. Прощенья! О, прощенья и могилы!

Мэри. Господь прости тебя, отец! А я

Страшусь и думать о таком деянье.

Диксвел. О!

Мэри. Тяжек тайный гнет твоей души.

Эллиот, «Керхонах».

Мэри все еще находилась между жизнью и смертью, когда Джем вновь вошел в тот дом, где она лежала, и врачи, не желая бросать тени на свою ученость, не говорили ничего ободряющего. Однако состояние ее, хотя и внушало тревогу, было менее угрожающим, чем в тот день, когда Джем расстался с ней. Она была в забытьи, вызванном отчасти болезнью, а отчасти изнеможением, наступившим после сильного возбуждения.

Теперь Джема ждало новое испытание, которое хорошо знакомо каждому, кто когда-либо сидел у постели тяжело больного, и которое мужчине, пожалуй, труднее перенести, чем женщине, – ему предстояло терпеливо ждать, пока один бесконечный час сменялся другим, не принося с собой никаких изменений.

Но некоторое время спустя пришла и награда. Дыхание стало менее тяжелым и хриплым, с лица исчезло гнетущее выражение несказанной боли, и страдание уступило место спокойствию, близкому к умиротворению. Она погрузилась в сон, и окружающие ходили на цыпочках, говорили тихими, приглушенными голосами и едва осмеливались дышать, хотя им так хотелось вздохнуть с благодарностью и облегчением.

Наконец Мэри открыла глаза. В эту минуту ум ее был подобен уму годовалого ребенка. Вид пестрых, но не слишком ярких обоев был ей приятен, мягкий свет чуть-чуть убаюкивал, а обстановка комнаты служила достаточным развлечением – она смотрела на рисунки кораблей, на фестоны полога, на яркие цветы, нарисованные на спинках стульев, – иные впечатления толькоутомили бы ее. Она с любопытством разглядывала стеклянный шар с разноцветным песком, привезенным с острова Уайт или откуда-нибудь еще, – шар этот был подвешен к карнизу над окном. Но Мэри не хотелось напрягаться и задавать какие-либо вопросы, хотя миссис Стэрджис стояла у ее постели с чашкой чая в руках, намереваясь поить больную с ложечки.

Она не увидела, каким восторгом вспыхнули глаза того, кто, стиснув руки, дрожа от нетерпения, дожидался, когда она проснется, и, стоя за пологом, наблюдал в щелочку за малейшим ее движением; а если она и заметила это любящее, напряженно всматривавшееся в нее лицо, то от слабости либо не поняла, что тот, кого она так любит, не отходит от нее и благодарит бога за малейшие проблески сознания, мелькающие в ее взгляде, либо тут же забыла об этом.

За эти полчаса несказанной радости никто в комнате не произнес ни слова, и Мэри незаметно снова погрузилась в сон. И снова наступила тишина, которую никто не смел нарушить, но теперь глаза у всех сияли надеждой. Джем сидел у постели; он слегка отвел полог и не отрываясь смотрел на бледное, осунувшееся, словно высеченное из мрамора лицо.