Мэри, или Танцы на лезвии

Сто лет я не чувствовала себя такой раскованной и легкой, не танцевала с таким азартом и такой страстью. Возможно, дело в том, что в какой-то момент покрытое каплями пота лицо Стаса вдруг сменилось лицом Алекса – я не знала, что он танцует... Го-осподи, как же хорошо он танцует... Никогда прежде у меня не было такого классного партнера – ни Иван, ни Стас не годились в подметки. Я закрыла глаза, отдаваясь властным рукам, ведущим меня по диагонали огромной комнаты, а когда открыла, поняла, что все-таки это Стас... Из его рук меня вырвала высоченная блондинка, повела вместо партнера и неожиданно впилась поцелуем в рот. Что произошло дальше, я не сразу поняла – девица отлетела в другой угол комнаты, Стас, кинувшийся ко мне с дивана, упал на пол, поскуливая и зажимая окровавленное лицо руками, а я оказалась лицом к лицу... с настоящим Алексом. Какие у него были глаза... я посмотрела в них всего несколько секунд – и потеряла сознание.

В себя я пришла только через несколько часов, открыла глаза и обнаружила, что лежу в постели в своей комнате. На мне все те же джинсы и водолазка, только сапоги валяются в углу – и сумка с курткой. Я попыталась сесть, но голова закружилась, подкатила тошнота, и в виски ударила такая боль, что стало тяжело дышать.

– О-о-о... гори вы все синим огнем... – простонала я, проклиная неведомо кого, хотя впору было себя.

Лучше стало через пару часов, я кое-как стянула джинсы и водолазку, облачилась в халат и пошла вниз, за чаем. После кокаина всегда хотелось горячего сладкого чая, который я в нормальном состоянии не пила никогда. Кроме того, жутко болел нос – всегда болел, стоило только чуть перебрать. Вот же дура, зачем оно мне было надо?

Проходя мимо комнаты Алекса, я вдруг услышала вскрик Марго. Не просто вскрик – так кричат люди на самом пике наслаждения... Ух ты, как все хорошо-то... Если честно, собственная головная боль сейчас занимала меня куда больше, чем удачно сложившаяся ночь Марго. И только совсем под утро вдруг в самом дальнем уголке сердца зашевелилась ледяная иголка – все-таки Марго, а не я...

В эту ночь я совсем не спала – курила на окне, чертила на стекле кольцом какие-то буквы и знаки, из которых к утру вдруг сложилось имя. Думаю, излишне уточнять – чье... Мне было отвратительно... Не то чтобы я не желала счастья Марго – нет, напротив, мне страшно хотелось, чтобы ей было хорошо. Но внутри что-то болело. Я спрыгнула с подоконника, схватила блокнот и карандаш и быстро-быстро записала то, что возникло в голове:

Он вытер ее слезы рукавом
И отступил,
Упёршись в подоконник,
Она держала пистолет в ладони
И пальчик —
На крючке.
На спусковом.
Он был не Клайд,
Она была не Бонни,
О них не снимут культовых картин.
Он говорил: «Давай, хоть раз один!
Точнее целься!
И дыши спокойней».

И трещина рванулась из-под ног,
А за его спиной,
В стекле оконном
Не отражалась, что была не Бонни...
Он говорил: «Не дергай за крючок.
Взялась стрелять —
Давай! На счете «три».
Стреляй!
Мне в сердце.
Помни про контрольный.
Я не могу с тобой,
Мне это больно.
Ты ревность или кто,
Черт подери?»[2]

Я перечитала и заплакала. Никогда не подумала бы, что способна на такое сжигающее чувство, как ревность. Раньше мне не приходилось испытывать подобного – к кому? Макс был весь мой, Костя... его я не любила. Да какое там – он в последнее время даже не скрывал, что завел любовницу и содержит ее. Но у меня это не вызывало никаких эмоций.

И вот появляется абсолютно чужой человек, с которым ничего нет, не было и не будет – и я схожу с ума от рвущей меня на части ревности... Я ловлю каждый его жест, каждый взгляд, слово, жду их – и отталкиваю его в тот момент, когда он делает шаг навстречу. Отталкиваю и потом мучаюсь здесь, на этом чертовом подоконнике, плачу и ненавижу себя за это. Я влюбилась – и боюсь признаться даже себе, а он – видит. Видит и пользуется, становясь все более изощренным в своих играх. Он тоже понимает, что я не предам Марго, и это добавляет азарта. Его взгляды и слова становятся все более откровенными, глаза притягивают меня все сильнее. Я каждую ночь вижу его во сне, просыпаюсь в слезах и не могу заставить себя спуститься вниз – потому что там он. Я ревную того, кто мне не принадлежит, – что может быть ужаснее? Я люблю чужого мужчину – разве это не наказание за все?

Как глупо, господи – глупо, страшно и больно.