Мэри Пикфорд

Она обожала Дугласа Фэрбенкса-младшего, но только на расстоянии. В те годы он постоянно жил в своем лондонском доме, присылая Мэри оттуда цветы, открытки и фотографии. «Маме Мэри» стоило только увидеть его росчерк внизу («от твоего сына»), чтобы заплакать. Однако когда ее любимец, этот образец совершенства, приезжал в Пикфэр, его размещали в комнате для гостей. Даже Гвин не оставалась в особняке на ночь и, подобно другим гостям, виделась с Пикфорд лишь в назначенные часы.

«Я не Грета Гарбо, — говорила Мэри. — Я не стремлюсь к одиночеству». Тем не менее она все время придумывала какие-то отговорки, чтобы не показываться на людях. Например, говорила, что упала и повредила ногу так серьезно, что не может встать с постели. В 1970 году ей сделали операцию по удалению катаракты. «На меня это произвело гнетущее впечатление, — говорила она. — Мои нервы страдали больше, чем мои глаза». «С ней все в порядке», — не уставал повторять Роджерс. Но иногда и его одолевала тоска: «По-моему, ей не хватает энергии. Я бы хотел поделиться с ней своей».

Теперь мало кому позволялось видеть Пикфорд. Фэрбенкс-младший, Лилиан Гиш, Коллин Мур и дочь Адольфа Цукора, Милдред, входили в число немногих, кого допускали в святилище. Джону Мэнтли, ставшему продюсером телепередачи «Дым от выстрелов», и Гвин разрешалось приходить к Мэри вместе с детьми. Посетив Пикфэр, Адела Роджерс писала, что, «вопреки всякого рода сообщениям и темным слухам», Пикфорд выглядела «вполне бодрой и здоровой». Адела назвала злостными измышлениями сплетни о том, что Мэри не покидает свою комнату, потому что все время пьет: «Это низкое мелочное вранье». Но другие друзья Мэри признавались, что не раз видели затворницу Пикфорд пьяной в постели.

Мэри могла поговорить с журналистами по телефону, если они звонили утром, когда она пребывала в хорошем расположении духа. Но нередко она вдруг замолкала, и тогда беседу вместо нее продолжал Роджерс. Она обещала многим людям, что непременно поговорит с ними, напишет им или пригласит в гости. Роберту Кушману, который несколько лет изучал фильмы Мэри в Калифорнийском университете, актриса писала письма, рассказывая в них о себе. К окончанию университета она подарила ему часы и предложила посетить Пикфэр. Но всякий раз, когда Кушман звонил по телефону, ее секретарша Эстер Хелм говорила, что актриса плохо себя чувствует, и просила позвонить в другое время. Так длилось долгие месяцы и годы.

В мае 1971 года Роджерс предупредил Мэри: «Дорогая, к нам приедут твои лучшие друзья и журналисты». Поводом для этого приема послужил показ десяти картин Пикфорд и ее документальных съемок в Лос-анджелесском музее искусств. Куратор мероприятия Роберт Кушман писал памятные записки. Эта акция стала лишь частью глобального проекта мирового чествования актрисы: вскоре фильмы Пикфорд показали в Вашингтоне, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Дирбоне, штат Мичиган, Стэнфорде, Онтарио, Лондоне, Брайтоне и в некоторых европейских городах. В ходе празднований журналистов пригласили в Пикфэр на пресс-конференцию.

Особого веселья в атмосфере не чувствовалось, дом казался запечатанным, лишенным жизни. Восточная комната на третьем этаже, где хранились сокровища, напоминавшие хозяйке о прежних днях, была закрыта, а некоторые реликвии, такие, как сервиз Наполеона, находились в стеклянных футлярах. Шампанское, которое подали в фужерах из старинного хрусталя, не подняло гостям настроения. К тому времени затворничество Мэри в спальне уже стало еще одним киномифом. Она казалась героиней «Бульвара Сансет» — мифической звездой, которая, поняв, что не в состоянии править миром, удалилась в мир своих грез, полностью подчиненный ей.

Улыбающийся Бадди вышел поприветствовать собравшихся, но не с Мэри Пикфорд, а с магнитофоном в руках. «Мэри так счастлива, что вы пришли сюда», — заверил он их и включил магнитофон. По словам журналиста Альена Харметца, из магнитофона раздался «какой-то неживой голос, треснувший и выцветший, словно кусок бархата на солнце». «К сожалению, Мэри плохо себя чувствует, — сказал Бадди и неожиданно добавил: — Мы поженились в 1937 году, и я до сих пор страстно люблю ее». Слушатели кивали.

Затем Роджерс повел всех наверх. «Дорогая, — сказал он у двери в спальню Мэри, — все твои друзья здесь». Из комнаты донесся слабый шепот. «Что им передать?» — спросил Бадди. Опять шепот. Все старались разобрать слова. «Передать им, что ты их любишь? — спросил Роджерс, заглянув в комнату. «Мэри говорит, что она любит вас», — повторил он. Журналисты принялись записывать.