Мэри Поппинс для квартета (СИ)

Мы вышли.

— С Левой что? — спросила я у него.

— По-моему, ему надо пережить, что он несовершенен. Это ему дается тяжело.

И даже злорадства нет. Просто констатация факта и… сочувствие?

Сергей открыл передо мной дверцу машины. Вольво у нас — олицетворение надежности.

— Вы на него злитесь?

— Почти два года злился. Да так, что думал — просто морду разобью, когда увижу. А сейчас нет. Понимаю, что сам дурак. Надо было просто подойти и поговорить.

Я кивнула. Вот что спорить, если изрекает истину.

— Но я видел его ледяной, просто режущий взгляд. Как бритва. Невозможно. Или презрительную спину. Это просто убивало.

— Но если посмотреть видео, то он чаще делает замечание Артуру.

— Артур — это вечный двигатель, хорошо промазанный скипидаром. Ему неймется, он несется вперед. А еще ему скучно петь прописанные партии. Он начинает импровизировать. Таким нежданчиком. А это… чревато. Особенно на концерте. И оркестру «приятно», и нам. Плюс — он умудряется смешить и Ваньку, и Леву. И они сбиваются. Кстати, Иван время от времени, если видит, что Артурчика понесло, делает вид что сбился. Тот концентрируется, начинает отсчитывать ритм по плечу или проигрывать по спине партию — и сам собирается.

— А что с вашим пением?

— Я так не умею, — он посмотрел на меня почему-то смущенно. — Я выучил партию — и пою. Плюс, если эти клоуны портят песню, то тут уже злюсь я. Нет во мне креатива. Я вот к импровизации не способен. И тяжелый я, поэтому Лева на меня и гневается.

Я рассмеялась:

— Но стихи однако пишите.

— Откуда?..

Я хитро на него посмотрела, а он кивнул с таким видом, будто признавался в совершении преступления.

— Олеся… Владимировна… — протянул певец вдруг. — А вы решительно настаиваете на отчестве. И этом дистанционном «вы»?

— Не знаю, Сергей Юрьевич. А что? Напрягает?

— В общем, да. Может, возраст?

Смешно. Это он мне так изящно намекнул, что лет на семь меня постарше? Умилительно как.

— Расскажите мне о себе, — попросил он.

— Зачем? — удивилась я. — Не поймите неправильно, но… Я работаю с вами до конца августа. Потом — вы по концертам. И к звездам. На первый канал и в Крокус. Я в школу, выпускать свой восьмой, ныне девятый.

— Почему в школу-то? Что вы там забыли? Вы же способны на большее.

— Сергей, извините, но, кажется, мы с вами сейчас поругаемся. А я этого не хочу.

— А как же — не молчать, если вас что-то не устраивает.

— Я и не молчу. Я прямо говорю, что вы переходите границу.

Мы погрузились в молчание.

— Простите, если обидел. Но не думаю, что Томбасов вас отпустит.

Надо же. Он не злится. Улыбается.

— Простите, но крепостное право отменили. И заставить меня, можете мне поверить, никто не сможет, — достаточно резко ответила я.

— Но нам очень хочется, чтобы вы не забросили нас с сентября. И продолжили с нами работать.

— Это можно попробовать организовать. Скажем, договориться с нашей Юлией Ивановной, это завуч, чтобы она расписание подбила поудобнее. И не брать учеников в этом году. А возьму вас.

Он рассмеялся. Низко, сочно, раскатисто. И очень красиво:

— Вы реально собираетесь возвращаться в школу?

Посмотрела на него с удивлением:

— Конечно. У меня выпускной класс. И я там работаю.

У певца лицо приняло изумительное выражение полного непонимания.

— Зачем?

— Вы ловите кайф, когда выходите концерт работать?

— Естественно.

— А урок — это тот же концерт. Только шесть раз в день девять месяцев в году. И аудитория там не расположенная внимать, и дышать с вами в такт школьники не собираются, но тем интереснее преломить ситуацию.

— Но это же очень тяжело. Практически невозможно.

Я кивнула:

— Но тем сильнее кайф, когда получилось.

Мы ехали, я смотрела на Москву: мелькающие дома, проспекты, круговые развязки, транспортное кольцо, мельтешение и столпотворение… Смешение всего и сразу. А вот Питер небольшой город. Компактный и удобный. Уютный. Ну, если не встрянешь в пробку. А тут… Это же невозможно. Мы и ехали, и ехали, и ехали. В мельтешении машин, по чему-то широкому, но не разлинованному полосами движения. Как в этих тараканьих бегах можно было куда-то вписывать, как-то перестраиваться? Один поток вливался в другой, кто-то уходил направо. Потом ушли на узенькие улочки, чем-то неуловимо похожие на провинциальный городок, потом вынырнули куда-то, что больше всего походило на европейский автобан, развернулись на триста шестьдесят — и такое ощущение, что поехали в обратную сторону.

Aaaaaa. И как так можно?

Сергей посматривал на меня с хитринкой.

— Что? — не выдержала я.

— Привыкайте, — рассмеялся он. — Москва — она классная. И я не люблю того, что ее принято ругать.

— У нас более чинно. И таких кругов нет.

— Надо почувствовать ритм столицы — он немного рваный. Музыку — там многоголосица дикая, конечно. Это притягательно, если вслушаться. И когда зайдет — вы просто не сможете в другом месте. Будете сбегать, ругаться, ворчать. Но… тосковать вдалеке. И всегда возвращаться.

— А стремление забиться куда-то в бурелом? — вспомнила я Леву.

— Ну, одно другого не отменяет. Я так понимаю отдых.