Мэри Роуз

Затем прибывшие начали выносить из часовни церковную утварь, хранившуюся там для отправления мессы: распятие, кадило, кропило и посуду для причастия, в которой священники готовили хлеб и кровь Господню.

Сильвестр учил Фенеллу, что мессу делают священной не предметы, а милость Божья и сила веры. Тем не менее она вздрогнула, когда мужчины бросили в грязный снег крест Христов и сосуд, принявший в себя его кровь, и с криками и улюлюканьем принялись топтаться по всему этому. А ведь они из года в год ходили в церковь, верили в силу этих предметов и черпали из них силу и надежду. Неужели эти священные вещи не вызывают у людей никакого почтения?

Нельзя думать об этом. Нельзя смотреть на брата Захарию, у которого текла кровь из раны на голове, но при этом он, как ей показалось, дышал достаточно ровно. Нельзя слушать звуки ударов и пронзительные крики, которые свидетельствовали о том, что за стенами разразилась бойня. Нужно следить за братом Франциском и его раной, изо всех сил прижимать к ней платок, хотя кровь уже пропитала рукава ее платья до локтей. Слыша протяжные стоны старика, женщина понимала, насколько ужасно он страдает.

— Брат Франциск, — позвала Фенелла. — Это я, Фенелла Клэпхем. Я постараюсь поскорее привести кого-нибудь на помощь.

Брат хотел ответить ей, но умолк — изо рта хлынул фонтан крови — и едва заметно покачал головой. Она и сама все понимала. Старик умирал, и существовал лишь один способ избавить его от мучений. При мысли об этом горло сжалось. Уже понимая, что это бессмысленно, она продолжала прижимать промокший платок к его животу и свободной рукой держать его за запястье.

— Господь — пастырь мой, — забормотала она по-английски, как научил ее Сильвестр. — Господь — пастырь мой. Я ни в чем не буду нуждаться.

Она утратила какое бы то ни было чувство времени. Возможно, она сидела в снегу рядом с братом Франциском уже целый час, не чувствуя холода. Затем вернулись мужчины. Первый из них, выйдя за ворота, покачивался из стороны в сторону и размахивал уже пустым, словно пробитый свиной пузырь, бурдюком из-под церковного вина. Его товарищи, последовавшие за ним, выкрикивали обалгорненный хорал. Один швырнул в стену надвратной башни статуэткой, изображавшей Марию с младенцем Иисусом, и она разлетелась на тысячу осколков. А потом они обнаружили Фенеллу.

— Ты только посмотри! — взвизгнул первый нарочитым фальцетом. — Одна из шлюшек, с которыми развлекаются попы хреновы.

— А что, они правда умеют управляться с членом? — пробасил другой. — Я думал, они все зад подставляют!

— Эй, девка, ты что, настолько ужасна, что с тобой не хочет ни один нормальный мужик?

— Сдирай с нее тряпки! Давай посмотрим, что подают братьям!

Фенелла хотела вскочить и бежать, но это значило бы оставить умирающего наедине с этими опьяневшими от крови типами. Она замешкалась лишь на миг, но мужчине с бурдюком этого оказалось достаточно, чтобы наброситься на нее. Она упала навзничь, в стороне от брата Франциска, и нападавший сорвал плащ с ее плеч. Рукой закрыл ей рот, чтобы не кричала, а второй принялся раздвигать ноги.

У нее не было сил даже на то, чтобы зажмуриться. Она отчетливо видела, как мужчина принялся развязывать ширинку, а за ним пристроились его приятели, становясь в очередь, как только первый закончит. Фенелла попыталась пнуть нападавшего, но тот даже без нагрудника был вдвое тяжелее, чем она. Он поставил колено ей на ногу с такой силой, что она взвыла от боли. Пошевелиться она не могла.

«Не смотри!» — кричала она про себя, заметив, как из-под ткани поднимается его член, но голову не повернула. Мужчина рассмеялся. Затем взял член в одну руку, другой задрал ей юбки.

Когда раздался голос Энтони, ей показалось, что она спит. Конечно, в промежутке между набегами на шотландцев он приезжал домой и, если не заставал ее в Саттон-холле, всегда искал ее здесь, но Фенелле не верилось, что он приехал именно сегодня.

— Убери от нее руки, иначе тебе конец.

Мучитель вздрогнул. Его пальцы грубо впились в ее руки, а затем он отпустил ее. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Фенелла осознала, что свободна, и с трудом повернула разболевшуюся голову.

Застонав, она подняла взгляд и уставилась прямо в дуло аркебузы Энтони. Его конь, черный жеребец без единого белого пятнышка, стоял и ждал хозяина неподалеку. Она несколько раз ругала его, что он вместо приличного меча постоянно таскает за собой тяжелое огнестрельное оружие, которым невозможно прицелиться, но воздействие оно оказывало просто поразительное. Мужчины, столпившиеся вокруг нее, разбежались, а тот, который стоял на коленях над ней, ползком двигался назад.

— Нет… не стреляйте, — пролепетал он. — Прошу, не стреляйте из этой штуки.

Из ворот вышел мужчина в зеленом шаубе, судя по манерам — их командир.

— Что за мятеж, мужик? Мы выполняем приказ первого министра. В этом монастыре проводились неслыханные махинации, пускались на ветер налоги, причитающиеся английской короне…

— Это не монастырь, идиот. — Энтони даже голоса не повысил. — Это приют, и если вы всех перерезали, то в старости подохнете в канаве.