Мэри Роуз

Сильвестр опустился рядом с ним, коснулся рукой волос. Кто-то вымыл ему голову, намазал мазью ссадины от ошейника. Он поднял одеяло и посмотрел на ноги Энтони. Лодыжки были обмотаны тряпками, уже начавшими пропитываться сукровицей.

На душе было спокойно. Никогда прежде Сильвестру не было спокойно в этом месте.

«Мы поможем тебе выжить, — пообещал он мысленно, не сводя с Энтони глаз. — Мы с Фенеллой. Если бы тебя не было у нас, как бы мы смогли тебя выдумать? Мы вырвем твою «Мэри Роуз» из когтей Рипонского и вернем тебе. Мы не допустим, чтобы наша история закончилась здесь».

— Ты не поможешь мне? — спросил он кучера. Он хотел отнести Энтони в карету и как можно скорее покинуть это место, хотел, чтобы друга осмотрел врач, а потом сторожить его сон всю ночь напролет.

— Прошу прощения, — ответил кучер. — Вы так ладно сложены, что у вас лучше получится сделать это в одиночку. От этого парня одна кожа да кости остались.

Сильвестр плотно укутал плечи и руки Энтони одеялом. Устроил его поудобнее, положил его голову себе на грудь. Кучер пошел с фонарем впереди, освещая ступеньки. Выйдя с другом на улицу, Сильвестр увидел, что ночь прозрачная, словно хрусталь, и небо усыпано яркими звездами. Они пережили пять лет. Какой ущерб они понесли, станет ясно лишь тогда, когда разум найдет в себе силы осознать это.

15 Фенелла Портсмут, 1530 год

Фенелле было жаль людей, которым нечего делать.

Летом после ареста Энтони дождь уничтожил урожай, а когда наступила осень, члены общины «Dominus Dei» ходили по Портсмуту с корзинами и раздавали сухой хлеб из муки грубого помола. Старики с трудом волокли груз, и, поскольку они продвигались вперед слишком медленно, их корзины очень быстро пустели. Однажды Фенелла увидела, как один из стариков упал, потому что его дергали сразу несколько человек. В другой раз она увидела, как группа мужчин дралась за краюху хлеба, а женщина, которой не досталось ничего, упала прямо в уличную грязь и громко расплакалась.

Может быть, монахи со своими корзинами хлеба и голодающие, бросавшиеся на них, словно рыбы, были первым, что осознала Фенелла со дня ареста Энтони. Дни и ночи перетекали друг в друга, а она задавалась одними и теми же вопросами. Жив ли он еще? Будет ли жив завтра? Просить ли Господа, чтобы он забрал его, чтобы он не мучился? Как жить без него? Как может существовать Фенхель Клэпхем, если не будет Энтони Флетчера? Однако вопрос, который она задала, был адресован одному из августинцев, когда тот проходил мимо с пустой корзинкой:

— Неужели с этими людьми все настолько плохо, что за хлеб они готовы оторвать вам пальцы?

— Все гораздо хуже, — ответил августинец. — То, что мы можем сделать, — это лишь капля в море.

— Может быть, вам стоит брать повозки? Вы могли бы собирать остатки еды из благополучных домов и раздавать вместе со своей выпечкой. Я Фенелла Клэпхем, невеста Сильвестра Саттона. Я велю нашему повару с завтрашнего дня печь по два хлеба дополнительно и попрошу сэра Джеймса поговорить на этот счет с семьями членов совета.

— Да благословит вас Господь за вашу доброту, — ответил монах. — Меня зовут брат Франциск, каноник «Dominus Dei». У нас в приюте есть одна повозка, но она нужна, чтобы навещать больных и сопровождать умирающих. К сожалению, в округе нет другого дома, который оказывал бы подобные услуги.

— А если бы мы дали вам повозку? — спросила Фенелла. — Сэр Джеймс помог бы. Пони, которым пользуются на верфи, наверняка можно дать напрокат на пару часов.

— Тогда у нас все равно не было бы того, кто смог бы ею управлять, — огорченно ответил брат. — У нас там одни старики, да есть несколько еще более пожилых женщин, которые не в силах справляться с требованиями времени.

Так Фенелла научилась управлять повозкой и раздавать хлеб. Научилась просить у дверей особняков, чтобы затем раздавать выпрошенное, и вскоре полностью погрузилась в работу.

Это было спасением. Ее возлюбленный сидел в темнице без света, приверженцы канонического правосудия пытали его, а из той еды, что приносил ему Сильвестр, большую часть забирал начальник тюрьмы. Фенелла не могла защитить Энтони от мучителей, не могла погладить его изувеченное тело и прошептать ему на ухо, что она любит его больше всех на свете. Но у нее появилась возможность раздавать хлеб страдающим от нужды людям и тем самым немного ослабить чувство собственной беспомощности.

Возвращаясь домой, она навещала мать Энтони и отца Бенедикта, наливала женщине немного бульона, выслушивала жалобы декана. С тех пор как Фенелла стала возить хлеб, женщина была благодарна и за это. «Я не могу поддержать тебя, любимый, не могу ничего забрать у тебя, не могу сказать тебе, как ты чудесен. Могу лишь заботиться о людях, за которых ты чувствуешь себя в ответе».

— Люди много болтают, — сетовал отец Бенедикт, ястребиное лицо которого исхудало и стало похоже на череп мертвеца.

— Какие люди, почтенный отче?