Меридиан доверия

Под сияющий полог небес.

Там опять и отважен, и молод,

И не пробуй душе возражать.

Изумлёнными взорами город

Будет в спину меня провожать.

И в степи, вечно юной и древней,

Отмечая полыни струю,

Я почувствую сердцебиеньем

Деревенскую сущность свою.

И предстанут отжившие были;

Юрты, этим же солнцем согрет,

Вдоль отары, на резвой кобыле,

Скачет, властью замученный, дед.

***

Не понять, не принять

Их, душе непотребные, страсти,

Лишь бы стол, лишь бы стул –

И на нем протирают портки.

Через грязь доползти,

Пусть, в начале, до маленькой власти –

Кто поближе к котлу –

Пожирнее хватает куски.

Я конечно чудак:

Мне хватательный норов не ведом.

Это скажет жена,

У друзей закадычных спроси.

За бутылкой вина

Мы с моим обсуждали соседом,

Кто же лучше других

В наше время живёт на Руси.

Перечислил сосед

Рыбаков, сталеваров, шахтёров,

Хлеборобов приплёл

И виски от натуги потёр.

Я напомнил ему

Про сидящих трудяг по конторам,

Что не сможет до них

Дотянуться рыбак и шахтёр.

Лишь бы больше урвать,

Больше хапнуть – такая порода,

И туда, за бугор –

От народа припасы скрывать.

Миллион, миллиард

Умыкнуть у страны, у народа,

И оттуда на нас,

На России дела наплевать.

Яхты, замки – у них.

Не проникнуть, ни щёлки, заборы.

Мне, порою, их жаль –

Есть такая, в характере, слабь.

Но найдутся и там,

Слабаки до халяв – «рэкитёры»,

Что живут, как они,

Под девизом, награблено – грабь.

Как ребёнок я сплю

С символическим, чисто, запором.

Что я нажил трудом,

У друзей моих, знают, спроси.

В чёрном теле народ,

Что России родимой опора.

Лишь мздоимцам, ворам

Припеваючи жить на Руси.

***

Слепое, к хлебу, поклоненье в генах,

И тут же, с хлебом, память о войне.

С тех пор любая очередь мгновенно

Тревогой отзываются во мне.

Стоянья те забудутся едва ли.

С тоскливой думой, притулиться, где б,

Часами мы безропотно стояли,

Чтоб отоварить карточки на хлеб.

В ногах и в теле, с ощущеньем боли,

Стояли, вплоть, подпёртые с боков,

А очередь, рабочий возраст в поле,

Сплошь из детей была и стариков.

Плелись, домой, одолевая беса,

А он на ухо норовил шепнуть –

Ну кто узнает, если съешь довесок,

И так хотелось крошку отщипнуть.

Семья меня, конечно бы простила,

Но красть, я верил, превеликий грех,

И верил, тётя. что меня растила,

Разделит пайку поровну на всех.

Что хлеба вдосталь, верилось не очень.

Боязнь и страх саднил в душе всерьёз,

Когда меня, тот ад прошедший, отчим,

В Норильск, от глаз зашторенный, привёз.

Я долго находился в сильном крене,

Совсем не просто душу отогреть,

Мальчишки – поиграть на перемене,

А я – на хлеб, что есть он, посмотреть.

Живём пресытясь хлебом даже белым.

Мы знаем, что он есть и будет впредь,

Но вновь иду я к хлебному отделу

Не впрок купить, а просто посмотреть.

***

Родни по маме – как в лесу деревьев,

А по отцу – лишь двое сыновей.

Биджа, к горам прижатая деревня,

Начало биографии моей.

Слепец и мальчик, как судьбы причуда,

Пришли в Биджу промозглым октябрём.

Ни кто не ведал, странники откуда,

А мальчик, при слепце, поводырём.

Им, с состраданьем, кулеша горячего,

А отдохнули да набрались сил,

Добрейший мельник старика незрячего

Про малыша, что был с ним, распросил.

И услыхали в мельничной обители,

И порешили – горькая судьба.

– Враз в Енисее сгинули родители,

А ребятишек – полная изба.

Я стар и слеп, жена давно преставилась.

Детишки – по соседям, по родне.

Всегда деревня добротою славилась,

А этот, Миша, младшенький, при мне.

И я терзаем непосильной ношею

Одна забота –Господи, прости :

Пристроить бы внучка в семью хорошую,

Со мною сгинет где-нибудь в пути.

Со мной, понятно, что уж тут секретного,

Живу, считай, что на пределе сил.-

И Добрый мельник мужика бездетного

Усыновить мальчишку упросил.

Слепец исчез, ни слуха о бродяге,

И где гнездо к своей кончине свил.

А тот, бездетный, Феофан Калягин

Мальца, что мне отцом, усыновил.

К семье малец, как божий знак, прибился.

Взрослел, учился у приёмных жить.

В хакасочку, что мамой мне, влюбился,

На ней женился и пошёл служить.

Призвался, моего не выждав старта,

В чём, и понятно, нет его вины.

В сороковом, пятнадцатого марта

Явился я на свет в канун войны.

***

И снова вижу, лишь прикрою веки:

Пурга. Норильск конца сороковых.

С дороги снег счищающие зэки

И злобный лай собак сторожевых.

И держит память, мне ведь было восемь,

И хриплый лай, и этот, прорвой, снег,

И как, украдкой, чтобы хлеба бросил

Мне измождённый крикнул человек.

Кромсая булку я кидал украдкой,

И страх в душе, и жалость укротив,

И матерился больше для порядка

Седой охранник псов окоротив.

А дома тихо мама возмущалась:

За связь с зэка бедой грозило нам,

Но то, что взрослым строго воспрещалось

С руки сходило как-то пацанам.

Мне не забыть те жуткие колонны.

Пургу. Норильск конца сороковых.

Колонн несчётных топот монотонный

И хриплый лай собак сторожевых.

***

Уже терпенья исчерпалась мера

И на душе унынье и разброд,

И баня, будто клуб пенсионеров,

И больше, для души – громоотвод.

Здесь мужики сибирского замеса,

В вопросах пара – каждый за спеца.

А пар придавит, хоть, считай, без веса,

Из тела выжмет влагу, будто прессом.

И снимет спесь с любого удальца

И веник, лучше всякого компресса

И, несомненно, лучший массажист.

Отходит так, избавишься от стресса

И от хандры, и от излишков веса,