Мэрилин Монро

Всё началось задолго до ее отъезда на восточное побережье, в тот знаменательный день в конце 1954 года, когда она ушла по-английски, показав кукиш кинокомпании «XX век Фокс», и села на ночной самолет Лос-Анджелес — Нью-Йорк, в бежевом костюме, спрятавшись под черным париком и за невероятным вымышленным именем — Зелда Зонк, чтобы освободиться от голливудской системы, использовавшей ее округлости, ее сосцы, точно дойную корову, и чтобы отделаться от целлулоидной блондинки, чья фотография в бикини была у всех мужчин без исключения, от рабочего до сенатора, а продюсеры держали ее в плену ролей неотразимой дурочки. Зелда Зонк была одним из ее самых блестящих творений. Образом, к которому она прибегала по мере необходимости — не таким фальшивым, не таким надуманным. Не знойная брюнетка латинского типа, а рассудительная, расчетливая женщина, холодная и решительная. Чужая личина, которая внушала уважение — то, к чему она стремилась больше всего. На самом деле она гораздо лучшая актриса, чем думают. В первый раз на нее это накатило однажды утром. Вдруг стало невозможно дышать. Ей хотелось выпрыгнуть из своего тела, выпростаться из этой розовой мясистой оболочки, взывавшей к наслаждению на экране, на обложках журналов, на постерах, на календарях. И тогда она нацепила черный парик, облачилась в самую простую одежду, не слишком облегавшую ее зад и груди, и вышла на улицу. Она хотела посмотреть, какой это произведет эффект, вновь испытать давно забытое ощущение, когда идешь, не вертя задницей, одна, не вызывая столпотворения, которое можно разогнать только с помощью армии. На несколько часов отделаться от того наносного, которое, в конце концов, проникло внутрь ее самой, словно неизлечимая болезнь. Как хорошо было вдруг примерить на себя безвестность, а еще лучше — испытать успокаивающее и острое сознание того, что может нарушить ее в любой момент. Нет ничего проще: достаточно снять накладные волосы, а главное — вернуть свою знаменитую «горизонтальную» походку, и сразу же произойдет чудо. Вообще-то ей даже парик был не нужен. Такая, как есть, обретшая свою природную хрупкость, она становилась неузнаваемой, никто не знал, кто она такая. И дело тут не в косметике и не в цвете волос. На самом деле, ее видели лишь тогда, когда она сама решала появиться. Вот доказательство: уже на вершине славы, на одной из известных нью-йоркских вечеринок ее спросили: «А вы чем занимаетесь?» — «Я актриса». — «И как вас зовут?»

Тонкий голосок и извиняющийся вид. Невероятно, но факт. Самая желанная женщина в мире, которая вызывала чудовищные скопления народа при каждом своем появлении, могла намеренно исчезнуть, раствориться. Быть одной из студенток актерской студии, безвестной прохожей на Пятой авеню, почти дурнушкой, плохо сложенной, одной из женщин с невыразительным лицом, которые бросают крошки птичкам в Центральном парке, безвольной тенью под солнцем Калифорнии. Но этого она еще не знала, постепенно постигая, что лишь она одна обладает этой властью — вдохнуть жизнь в своего знаменитого двойника, вызвать его из небытия, если надо. С помощью Зелды Зонк или без нее. Одним мановением руки.

Живая — неживая.

Она одна могла приковать к себе взгляд других людей и расцвести прямо на улице, к великому потрясению зевак. Она воображала себе испуг: время как бы остановится, за ней погонятся, будут преследовать, окружат, набросятся. Как в аэропортах, которые приходилось закрывать на целый день, чтобы восстановить «прежнее» спокойствие, пока она не выйдет из самолета — сияющая, смеющаяся, больше чем через час после приземления, и не пройдет по дорожке, наглухо перекрытой охранниками ростом со сторожевую вышку, под обстрелом своры фотографов, а вдалеке, напирая на барьеры, толпа вопит ее имя (которое даже не ее собственное), мечтая топтать ее ногами. Продуманная мизансцена. Многократно отрепетированная. Воспроизводя ее, она при этом страшно боялась задохнуться. А вдруг люди опрокинут охрану и вырвутся на летное поле, прямо к ней? А вдруг Зелда Зонк сбросит маску прямо на улице? Смятение. Нарушение общественного порядка. Эта мысль приводила ее в панику, но она ни за что не позвала бы на помощь. Она заметила, что наслаждается и этим тоже — тем, что ее обирают, расплющивают, точно под весом тяжелого, очень тяжелого любовника. Или подушки. Когда забавляешься тем, что стараешься не дышать.

Иногда она этим забавлялась.

Уже давно она боролась с удушьем.

Теперь она вернулась домой. Весь день перескакивала из одного такси в другое. Каждый раз один и тот же вопрос — и почти единодушно все тот же ответ. Из двенадцати опрошенных шоферов десять брякнули не задумываясь: «С Мэрилин Монро».